Зеркало Ноя - стр. 12
Все эти годы Мириам не теряла надежды, ждала мужа с фронта. Если бы похоронку получила, может, и сложилось бы всё иначе – семью завела бы новую, детишек нарожала бы, как-нибудь устроилась бы в жизни. Так ведь нет, ждала и не переставала верить, что возвращаются иногда пропавшие без вести, даже через столько лет, хотя подсказывало ей сердце: если бы Марик был жив, обязательно дал бы о себе знать, послал бы весточку.
Так и встретились два человека, два обожжённых войной существа, неустроенных и обездоленных, все эти годы надеявшихся на неизвестно какое чудо. Встретились – и больше не смогли расстаться. А что ещё оставалось двум неприкаянным душам?
Была ли между ними любовь? О том лишь им известно. Вероятней всего, это чувство родилось позже, годами кристаллизуясь из великой жалости друг к другу, одинаковости судеб и невозможности существовать далее в одиночку. Со временем они обжились, стали работать, получили квартиру. Но самой главной их драгоценностью были письма Марика – полтора десятка треугольников, которые тот успел написать жене с фронта. Память о нём свела их в нелёгкое послевоенное время, и они были ему безмерно благодарны за свою встречу.
Через год у них родился сынишка, и они хотели, было, назвать его в честь погибшего солдата, но уж больно тяжело было бы каждый день произносить это имя. Мальчика они назвали Ариком в память о ком-то из своих родных. А потом всё равно поняли, что, сами того не желая, дали сыну имя погибшего солдата, только без первой буквы…
Вернувшись домой, Арик тайком от родителей достал письма и перепрятал к себе в школьный портфель. Он уже решил, что возьмёт для музея пару фронтовых треугольников. Мама пропажи не заметит, всё равно этих писем она уже давно не перечитывает и вряд ли помнит, сколько их всего.
Хорошо бы отыскать в этих письмах какие-нибудь красивые слова о том, как непобедимая Красная Армия бьёт фрицев, как краснозвёздные ястребки бомбят вражеские эшелоны, как наши танки давят своими тяжелыми гусеницами отступающего противника, который трусливо тянет руки вверх и сдаётся в плен нашим бойцам. Но ничего такого в письмах не было. Об этом папа, переводивший письма, ему и сказал. Неизвестный Арику пехотинец по имени Марк писал маме о том, как тоскует по дому, как неуютно и тяжело ему в сырых окопах, но он надеется, что война скоро окончится долгожданной Победой, и все солдаты живыми и здоровыми вернутся домой к своим родным и близким. Всё это Арику было не интересно и уж никак не годилось для школьного музея.
Повертев в руках письма, написанные на незнакомом языке, Арик отложил их в сторону.
«Это, наверное, еврейский алфавит, – догадался он, – а письма написаны на идиш».
Мама как-то рассказывала, что в детстве училась в еврейской школе, и в их семье не только разговаривали, но и читали газеты и книги на этом языке. Однако прошло столько лет, смущённо добавляла она, и многое забылось, речь она ещё понимает, а вот сказать или прочесть что-нибудь самой уже трудновато. Арик и вовсе не знал на идиш ни слова, да его никто и не учил. Вряд ли этот язык когда-то пригодится, считали взрослые, а вот немецкий, который изучают в школе, другое дело. С ним можно врага бить.
– Возьму-ка я пару писем на идиш, – решил Арик, – прочесть их всё равно никто не сумеет, а я скажу, что они про войну, и написал их погибший герой. Ведь это действительно так…