Зеленое солнце - стр. 39
А ведь Назар так и не понял – живой батя или таки помер. Никто не сказал, а он спрашивать боялся.
Потом его увезли давать показания, он со всем соглашался, во всем признавался и все подписывал. Потому как справедливо же.
Если убил – то должен сидеть. Как же еще?
В итоге, словно ангел милосердия, появился Стах и забрал его из рудославской каталажки, вернув домой. Назар рыдал первый раз жизни, когда дядька в дороге еще, совершенно мимоходом, случайно оговорился, что Ивана Анатольевича он перевез в Кловск, в нейрохирургию, и тот уже вышел из комы. И что «эти склочные бабы» заявление заберут.
Эти склочные бабы – его родные сестры по отцу. Сводные. Как Ляна Стаху. Мысль эта удивила его тогда, даже поразила. Но плакал он не поэтому, а от облегчения, что тот человек остался жив. И правда. Никто же не говорил, что ему убийство инкриминируют, только нанесение телесных повреждений, опасных для жизни. Но это он далеко не сразу понял.
Еще какое-то время ушло на то, чтобы все утрясти. Девкам выплатить компенсацию, договориться в органах, чтобы дело вообще «потеряли», чтобы никакого пятна на Шамраях. О Митенькином будущем пеклись, не о его – нафиг такую славу среди людей. Но у Митеньки будущего уже почти не оставалось.
Назар еще пару месяцев не ходил в школу, не мог себя заставить, прогуливал, вместо уроков сбегал в лес и там шлялся дотемна – лишь бы не среди людей и не дома с матерью. Мать вообще видеть не мог – она все время плакала, и ему казалось, что она теперь уже его винит за все, что он натворил.
Экзамены Назар сдавал кое-как на старом багаже – голова-то работала у него всегда неплохо. Учителя пожалели – обошлось без трояков. А по окончании школы, когда все куда-то поступали и куда-то разъезжались – он остался. Митя погиб. Митя и тетя Ира.
Куда он, преданный, верный, почти боготворивший, мог ехать от едва не сошедшего с ума дядьки, жаждавшего мести, готового сжечь весь мир?
Остался. Конечно, остался. Здесь, с ним, во всем с ним. До конца с ним.
Даже тогда, когда на его глазах в янтарной канаве пристрелили ублюдков, подсадивших младшего Шамрая на наркоту.
Назару было семнадцать, его взяли с собой. Он – видел. Он – смотрел.
И Стах, стоя рядом и держа его за плечо, говорил: «Иногда приходится и так, Назар, иногда приходится и так».
Еще через год он ушел в армию, от которой отмазывать его никто не собирался, довольно, что отмазали от тюрьмы. А когда вернулся, оказалось, что самое честное и самое правильное, да и единственно возможное для него – работать на Стаха. Тот после дембеля ему предложил взять на себя охрану, Назар и согласился. Согласился. Тогда это была только охрана. Но он всегда знал, что однажды придется «и так».
Потому не давать повода себя посадить – в этом единственном он вряд ли сможет последовать совету Лукаша Ковальчука, лучшего друга детства и самого светлого человека, что он видел.
Они разошлись спустя еще час, пообедал Назар тоже в центре, в пиццерии в универмаге.
А после поехал домой. Спать. Чувствуя себя хотя бы немного выдохнувшим и унявшим разбушевавшихся бесов. Разговоры с Лукашем всегда были в чем-то сродни глотку свежего воздуха, когда ему и самому хотелось хотя бы немного поверить, что может быть и другая жизнь, пусть и не с ним.
Спалось дерьмово. Жара раскалила воздух и землю до невозможности, кондиционер включить сначала забыл, потом ленился. Потом снилась какая-то ерундень, из-за которой постоянно выныривал из сна, но до реальности не доплывал. Так, в спутанном, смешанном, перемешанном, душном состоянии и провалялся до звона будильника, оповещавшего, что пора идти в большой дом, сообщать дядьке об отсутствии каких-либо неожиданностей и ехать снова на клондайк, пройтись с патрулем, объехать каждый пятак, выкупить накопанное.