Здоровье и власть. Воспоминания кремлевского врача - стр. 57
Весной 1972 года он обратился ко мне с жалобами на то, что не может ходить. Через 60–80 метров у него появлялись такие боли в левой ноге, что он вынужден был останавливаться. Проведенное обследование показало, что имеются выраженные атеросклеротические изменения в нижнем отделе аорты и сосудах нижних конечностей. В то время операции по поводу атеросклеротических поражений аорты, которые сегодня делаются в любой кардиохирургической клинике десятками и сотнями, только начинали свой победный путь. В нашей стране они были еще единичными. Я рассказал Брежневу о сложившейся ситуации, учитывая, что, по его словам, Келдыш был для него непререкаемым авторитетом в области науки и техники, к которому он обычно обращался за советом. До обострения болезни прошло меньше года с того момента, когда Келдыш был награжден третьей медалью Героя Социалистического Труда. Столько было только у создателей советской атомной бомбы. Кроме того, Брежнев, который был поставлен Хрущевым во главе группы, решавшей проблемы развития ракетной и космической техники, часто сталкивался по этим работам с Келдышем и ценил его талант ученого. Он считал, и не без основания, что лучшего президента АН не найти. Вот почему, когда я рассказал о тяжести болезни Келдыша, Брежнев отреагировал весьма эмоционально. Надо сказать, что в это время у Келдыша произошел по каким-то причинам, которые я до конца не мог уяснить, определенный психологический срыв. Будучи человеком сдержанным, даже в определенной степени замкнутым, он не очень делился складывающимися взаимоотношениями. Но то, что в определенных вопросах он не соглашался с руководством страны и отстаивал свою точку зрения, – это факт. Устинов сам рассказывал о «стычках», которые у них происходили с Келдышем.
Помню, как и Брежнев после моего сообщения спросил: «Он действительно серьезно болен или это его нервы?» Когда я подробно описал тяжесть болезни и, главное, возможный исход заболевания, Брежнев сказал: «Знаешь, вы, доктора, все больше запугиваете. Делайте что хотите, но Келдыш нам нужен, нужны его знания и даже его характер. Он должен жить и работать. Это уж твоя забота».
На протяжении пятнадцать лет так резко он обращался ко мне только трижды: в 1972 году по поводу Келдыша, в день окончания XXV съезда по поводу своего здоровья и в ноябре 1982 года, незадолго до смерти, по поводу Андропова.
Легче всего сказать: «Сделай все, но человек должен жить». Это ведь не станок починить и даже не ракету построить. Да и, кроме того, настоящий врач не терпит понуканий и руководящих указаний. Я не имею в виду бездарных, которых в нашей среде еще, к сожалению, немало, не имею в виду безответственных, которые думают лишь о своем благополучии. Настоящий врач отдает больному не только свои знания, но и часть своего сердца.
Так было и в случае с Келдышем. Врачи делали все для его спасения, но болезнь прогрессировала. Тогда я обратился к другому американскому коллеге и другу – профессору Дебейки,[35] имевшему в то время наибольший опыт хирургического лечения подобных больных. Меня всегда привлекали в нем не только знания врача и блестящая хирургическая техника, но и интеллигентность, тактичность, доброта, своеобразная простота в отношениях и с пациентами, и с коллегами. И конечно, трудолюбие. Вспоминаю, как в период проведения сессии Американской ассоциации сердца в Атлантик-Сити профессор Т. Купер предложил обсудить проект будущего договора о совместной работе советских и американских ученых по созданию искусственного сердца. В этом обсуждении помимо меня должен был принимать участие и М. Дебейки. На вопрос Купера, когда провести это обсуждение, Дебейки ответил: «Знаете, друзья, самое лучшее время для такой работы – утро. Давайте завтра соберемся в кафетерии в 6.30 и договоримся». И очень сожалел, что встречу пришлось перенести на 7.00, так как только в это время открывалось кафе.