Затянутость во времени. Документальная повесть о событиях второй чеченской кампании - стр. 4

Когда Николаев узнал об этом, он спросил:

– Зачем тебе было сюда возвращаться? Смерти ищешь?

– Нет. Понимаешь, после Грозного часть вывели из Чечни на переформирование, потому что были большие потери. Мы думали скоро вернемся. Все мужики рвались в бой, хотели отомстить, показать себя. Но полк остался в России. Я дембеля еле дождался. Сразу в военкомат и подписал контракт в Чечню. Дома пробыл всего два месяца.

– У тебя что, родных нет?

– Есть. Мать в Твери.

Николаев смотрел и понимал, что этот двадцати одного года от роду парень действительно пришел на войну. Дома времени не терял – выточил нож-финку. С собой взял даже крохотные плоскогубцы, не говоря о фонарике, нитках, шиле, компасе, и куче разной мелочи, которой нет под рукой во время боевого выхода. Весь взвод обращался к нему то за маленьким, но удобным консервным ножом, то за таблеткой анальгина.

Пока Святой вспоминал все это, сидя в промозглом окопе, вернулся Прист. Начитанный здоровяк и острослов из Подмосковья был угрюмым и рассеянным молча устроился на свое место и затих.

– Ну? – не выдержал Николаев.

– Умер. До медиков донесли. Они успели только еще один промедол вколоть и начали раздевать. Он застонал и… Всё. Вот у меня его часы остались. Выживу – отвезу его матери в Тверь. Пусть будет память о сыне.

– Вот, блин. Значит, не он смерти искал, а она его нашла, – пробормотал Святой.

– Чего?

– Да так.

Разведчики надолго замолчали, и, как будто дослушав их до конца, с неба тихо сыпанул густой, разлапистый, мокрый снег. Он быстро и бесшумно покрывал голые, мокрые ветви деревьев, черную, прошлогоднюю траву, головы и плечи бойцов.

– Черт бы побрал эту слякоть, – прервал затянувшееся молчание Прист, кутаясь в бушлат и поправляя под собой кучу сломанных веток, которые составляли прослойку между землей и телом.

– Через полчаса должна быть смена.

– Димку жалко. Опытный же был пацан, черт его дернул закурить.

– Да, четко, гады, сработали – по вспышке.

– Наверняка и нас сейчас пасут.

Помолчали, вглядываясь в зловещую, враждебную и мокрую темень.

– Жрать охота, – обращаясь сам к себе пробубнил Прист.

– Понятно. За день столько отмахали. Да и холод собачий, – поеживаясь, согласился Святой, потом помолчал и добавил, – Старшина сегодня вечером заявил, что у него уже и хлеб кончился. Завтра выдаст, как и сегодня, по две банки кильки в сутки на человека, но теперь уже без хлеба.

– Ух, сволочи! – злобно процедил Прист, – я эту кильку в томате и на гражданке никогда не ел. Разве только на закусон с мужиками, с получки. Теперь точно – если жив останусь, то до конца дней моих скорбных, она мне в рот не полезет.

– Слушай, Святой, – немного помолчав, предложил Прист вполголоса, – куда они нашу тушенку девают? Понятно, говяжью можно чичикам продать, но ведь свинину они не едят.

– Спроси, чего полегче. Сегодня встретил земляка из пехоты. Патроны у меня попросил. Дал ему несколько пачек и пару РГДешек. Слава богу, этого добра у нас в разведке хватает.

Прист неопределенно хмыкнул, то ли, соглашаясь, то ли осуждая кого. Потом, положил руку на живот и проговорил:

– Не знаю, кто как, а я на этой кильке еще дня два выдержу, не больше. Потом.… Потом не знаю.

– Потом старшину съедим.

– Не буду. В нем говна много.

Старшина в роте пользовался стойкой непопулярностью за свою заносчивую спесь, лень и открытую трусость. Когда Николаев уловил момент и, невзирая на субординацию, с откровенным презрением высказал все это прапорщику, тот нисколько не смутился и с подленькой улыбочкой заявил, что ему осталось несколько недель командировки, и он хочет попасть домой живым. «И богатым?» – глядя ему в глаза, добавил Святой. Старшина ничего не ответил, только злобно сверкнул глазами, круто развернулся и пошел к своим ящикам.