Запретное чтение - стр. 14
В моей тоске по книжным формулярам было и что-то ностальгическое. Во многих старых книгах они до сих пор сохранились – остались там с 1991 года, когда мы полностью перешли на компьютерный учет. В них значились имена всех детей, которые читали книгу за последние месяцы, годы или даже десятилетия до того момента, а потом записи вдруг резко обрывались, как будто цивилизации пришел конец. Расставляя книги по полкам, я всегда читала имена в этих старых формулярах и обнаружила, что некоторые фамилии повторялись на сотнях карточек. Например, Элли Ройстон, которой в 1989-м было, наверное, лет десять, прочитала чуть ли не все книги о лошадях, какие только были написаны. Другой ребенок за два года брал книгу “Эллен Теббитс”[24] шесть раз. В этих списках были собраны лучшие умы поколения – целеустремленные, образованные, любознательные, ненасытные. Если бы мы продолжали пользоваться картонными карточками, имя Иэна наверняка было бы на половине формуляров.
– Люси, послушай моего совета. Перво-наперво брось это библиотечное дело и найди себе нормальную работу. А потом начинай писать статьи во все газеты. Ты умнее любого из этих библиотекарей и сможешь написать толковое открытое письмо, в котором объяснишь, что не так с антитеррористическим законом. Свобода прессы!
– Пап, люди это уже делали. Тысячи и тысячи людей.
– Подумаешь! Зато у тебя есть опыт работы библиотекарем, и ты можешь рассказать, каким образом это отразилось на твоей жизни.
– Но вообще-то это никаким образом на ней не отразилось.
– Люси, тебе двадцать шесть лет, так? И скажи-ка мне, многого ты достигла в свои годы? Когда мне было двадцать шесть, я наперекор советскому режиму открыл подпольный капиталистический бизнес, а потом и вовсе сбежал из проклятого Союза, рискуя жизнью и здоровьем, и начал все заново в доме храбрых, понимаешь?! Так если это – дом храбрых, то где же они, эти самые храбрые?
– Они ложатся спать. Они целый божий день выдавали книжки шестилеткам.
– Слушай, мой украинский друг Шапко ищет ассистента для продажи недвижимости. Ты бы отлично справилась.
– Тот самый Шапко, которого арестовали за почтовое мошенничество?
– Присяжные даже не предъявили ему обвинения! Судебная система в Штатах работает как надо, но лишь до тех пор, пока этот ваш Буш не сунет в нее нос.
– Пап, боюсь, это уже произошло.
– Вот и я про что!
Вскоре мы попрощались, и я повесила трубку. Мне хотелось покачать головой, многозначительно закатить глаза и рассмеяться, но вместе с тем я понимала, что отец, рисковавший жизнью, чтобы уехать из России, должно быть, чувствовал себя ужасно: из всех стран в мире он выбрал Америку, а теперь у него на глазах американское правительство закручивало гайки, урезало обещанные свободы, отправляло молодых ребят в Гуантанамо без предъявления обвинения, без адвокатов, без предупреждения. И совершенно не важно, что все это происходило не с ним лично. Одного того, что у людей прослушивают телефоны, было достаточно, чтобы он нутром почуял, как возвращается куда-то туда, в доельцинскую “госбезопасность”.
В мае 2002-го я гостила у родителей в Чикаго, и как-то за обедом раздался телефонный звонок. Звонила Магда Джонсон, подруга моей матери, выросшая в Польше во время Второй мировой войны и теперь жившая рядом с Линкольн-парком. Я слышала, как из трубки, которую мать отодвигала все дальше и дальше от уха, раздаются крики: