Запрещенные друг другу. Обнуление чувств - стр. 32
6. Глава 6
Спустя месяц
— Мам, ты видела? Он пошевелил рукой!
— И? Он по десять раз на день ею дергает и что? Четвёртая неделя заканчивается – ничего нового.
Дударев выглядел исхудавшим, с заросшими жесткой щетиной щеками и дыхательной трубкой во рту. Держался молодцом да и выглядел с учетом перенесенных травм тоже вполне приемлемо, вот только оптимизма дочери Людмила никоим образом не разделяла.
— Не скажи. Я прям чувствую – скоро этот кошмар закончится. Помнишь, Николай Федорович говорил, что…
— Да, да, я помню. А ещё я помню, как он посоветовал быть рядом с Дударевым, болтать с ним без умолку, держать за руку. Только, мне вот кажется, что всё это до фени. Почти месяц, Марин. А если он тут годами будет лежать? — в который раз стала напирать Люда, поражаясь непробиваемости дочери. Сколько можно биться головой о стену? Подумаешь, спас жизнь. Ха! А из-за кого, по сути, весь этот сыр-бор, м? Да и из-за него, сволочи, и…
Стоило вспомнить об Осинской, как бедную женщину тут же начинало трясти. Сестра, называется. Вырастила на свою голову, а она вон как отплатила. Стерва неблагодарная. Наворотила делов, мать до инфаркта едва не довела, плюнула всем без исключения в душу и будто сквозь землю провалилась, что в общем-то и неудивительно после такого позора. А вот Глеб удивил, никто из семьи не ожидал такого поворота. Видимо, любовь действительно зла. Стоило посмотреть на Марину, как выводы напрашивались сами собой.
— Не будет он лежать годами, — насупилась девушка, начиная злиться. — Он и дышит сам, и двигает конечностями, он… ой! — воскликнула, прикрыв рот ладошкой, — Смотри! Снова зашевелил рукой. Ва-а-ал… — позвала мужчину, с трепетной нежностью обхватив дрожащими пальцами широкое запястье. — Ты меня слышишь? — лучше бы этого не делала, так как движения конечности тут же прекратилось. На глаза девушки навернулись слёзы. Ну вот, снова одно и то же. Пришлось смахнуть со щеки не прошеную слезу и беспечно улыбнуться, демонстрируя матери непоколебимость характера.
Люда только качала головой, успев свыкнуться за двадцать восемь дней с проявлением подобной зависимости. Это поначалу её пугало состояние Дударева и сам писк аппаратов для измерения пульса, температуры, уровня кислорода в крови, а сейчас даже бровью не вела. Привыкла. Человек такое существо, что ко всему привыкает: и к созерцанию растоптавшей сердце дочери сволочи, и предательству сестры. Будь её воля – ни на секунду тут бы не задержалась. Только ради дочери находила в себе силы переступать порог опостылевшей палаты. И то, ни жалости, ни сострадания при этом не испытывала. Не заслужил. И сколько не приказывала Маринке взяться за ум, сколько не запугивала и не умоляла – та упрямо гнула свое, продолжая просиживать у больничной койки от зари до зари.
— Только не думай, что он примет тебя с распростертыми объятиями, когда очнется, — поднялась с глубокого кресла Люда, поглядывая на настенные часы.
— Мам, не начинай.
— Говорю, как есть. Правда, она такая, глаз режет ухо колит. Неприятно, зато без розовых очков. Я видела, что толку не будет, но никак не ожидала, что ты настолько слетишь с катушек. А если он останется инвалидом? Лично я за ним ухаживать не собираюсь, так и знай!
— Да сколько можно?! — вспыхнула Марина, повернувшись к матери. — Я ведь уже сказала, что была в зюзю и не контролировала свои поступки. У меня и в мыслях не было покончить жизнь самоубийством. Даже психологи подтвердили сей факт, а ты всё никак не успокоишься! Хватит, мам. Никуда он не денется. Я так-то ношу под сердцем его ребёнка, понимаешь? Его! Что? — вскинула бровь, увидев на лице родительницы неприкрытый скептицизм.