«Запомните меня живым». Судьба и бессмертие Александра Косарева - стр. 34
Он был потрясен этим и разгневан, и когда пришел прощаться на гражданскую панихиду, то, подойдя на минуту к гробу, вдруг оттолкнул его от себя руками и, повернувшись, ушел прочь.
И на похороны он не пошел».
Вы спросите, зачем в книге о трагедии семьи Косаревых так много внимания уделено смерти жены Сталина?
Да именно потому, что ноябрь 1932 года – невезучего и даже страшного года для страны – стал переломным моментом не только в сознании вождя, Сталин по-настоящему любил свою жену. Но после этой потери очерствел душой настолько, что мог подписать любой расстрельный список, не листая его.
Ужесточилась политика. Усилилась подозрительность. А после самоубийства Надежды Сергеевны смерть друга Кирова открыла занавес и дала старт такой кровавой бане, о которой даже спустя многие годы историки не смогут писать бесстрастно.
Бывший тихий мальчик, семинарист из Гори, ненавидевший за пьянство отца-сапожника, даривший цветы матери, любящий муж и добрый отец своих детей, Светланы и Василия, превращался в монстра.
Глава седьмая
Пикина
В тюрьме очень легко сбиться со счета времени. И засечки на стене, которые 14 лет подряд делал в камере граф Монте-Кристо у Дюма, вполне соответствуют правде. Что-то выцарапывал на стене и Косарев. Получалось, что он отсидел в этой камере около месяца. Ему дали отлежаться, подлечиться, кроме очных ставок никуда не водили, а потом перевели в другую камеру.
Во Внутренней тюрьме камеры были очень разными, потому что первоначально здание не предназначалось для содержания заключенных.
В конце XIX века это был, вообще-то, доходный комплекс, построенный по заказу страхового общества «Россия». Над ним работали архитекторы Николай Проскурин, Александр Иванов и Виктор Величкин.
В 1917-м большевики забрали объект под ВЧК. Однако контора разрасталась, аппарат увеличивался, и тогда со стороны Фуркасовского переулка выстроили еще одно здание. Единым фасадом эти здания были объединены уже после войны.
Так получилась Лубянка и стала именем нарицательным.
Она была как крепость.
В бывшие нормальные, не тюремные окна внутрь вделали решетки, а стекла густо замазали грязновато-белой краской. Поэтому там было темновато. Еще мрачнее стало, когда снаружи на окна нацепили жестяные ящики-щиты – «намордники». После чего летом в камерах бывало очень душно, и, если там собиралось много народу, людей часто вытаскивали из камер без сознания – они задыхались.
К ноябрю-декабрю 1938 года, когда в тюрьму попал Косарев, из 118 камер тюрьмы 94 были одиночными. При этом – тоже ведь идиотская фантазия и полная дичь! – нумерацию нарочно перепутали, чтобы задержанные «не могли определить местоположение своей камеры». А внутренние стены сделали полыми, чтобы люди не могли перестукиваться.
Всего там помещалось до 350 заключенных.
В здании оборудовали кухню, из которой пахло как-то нехорошо, но ее так и не увидел Косарев. Зато его проводили через дезинфекционную камеру, душевую, вещевой склад. Где-то, говорят, была и библиотека.
Прогулочный двор – в отличие от многих тюрем, например, от Бутырки, – устроили на крыше. Туда поднимались грузовые лифты и вели отдельные лестницы.
В коридорах заключенных конвоировали по такой системе, чтобы они не пересекались: если твой коллега арестован – это тоже важная информация для зэка. И все равно кто-то прошляпил, и Косарев, когда его вели под конвоем на очередной допрос, случайно увидел и едва узнал растрепанную, окровавленную Валю Пикину…