Записки психиатра. Безумие королей и других правителей - стр. 15

Но козни кознями, а делами империи заниматься тоже было надо. Калигула и занимался. В Риме продолжали строить заложенные в 38 году пару новых акведуков (город требовал все больше воды), начали возводить новый амфитеатр близ Пантеона и новый ипподром на Ватиканском поле. Открылся заложенный при Тиберии храм Августа и начал строиться храм Исиды на Марсовом поле. В провинциях тоже кипели строительные работы. Особое внимание император уделял дорогам: строились новые, ремонтировались старые, улучшались те участки, что вели через Альпы. За короткое время было вскрыто несколько мошеннических схем со стороны подрядчиков, но наказывал их император не столько распятием, сколько денарием. Но тоже очень чувствительно. На озере Неми, что в 30 километрах южнее Рима, строились два огромных по тем временам императорских корабля: 73×24 и 71×20 метров соответственно. На одном из них расположился храм Дианы-охотницы, а на втором – нечто вроде личного плавучего дворца императора (между прочим, с термами). Блажь? Может быть. А может, просто место уединения и своего рода охотничья заимка. Мог себе позволить. В конце концов, у Птолемея III, который Эвергет, была «Сиракузия», а Калигула чем хуже?

Словом, Калигула планомерно двинулся к тому, чтобы не просто носиться с торжественно врученным ему империем, как дурак с писаной торбой, а стать нормальным таким тираном – в том смысле, который придавался этому титулу в те времена. То есть править единолично и без особой оглядки на Сенат. К тому же после той своей болезни в 37 году чувства окружающих он не особо щадил, и к уважаемым людям становился все более резок. Само собой, нашлись те, кому это было как серпом по гордости Урана. А у них, соответственно, нашлись единомышленники и исполнители. Поэтому заговор, который император задавил в 40 году, дал метастазы, и в конце того же сорокового обозначились его новые участники (во всяком случае, те из них, что оказались на виду – того же сенатора Анния Винициана не часто поминают, а были у мужика и мотивы, и возможность повлиять). То были Марк Аррецин Клемент, перфект претория, якобы сильно оскорбленный былым недоверием шефа; военные трибуны Корнелий Сабин и Юлий Луп, а также самый недовольный (как же, императору его тоненький голосок, не сочетающийся с мощным телосложением, был забавен!) – преторианский трибун Кассий Херея. Кое-кто из сенаторов тоже чуть ли не открытым текстом давал понять, что они (только тсс!) всеми фимбриями души за острую непереносимость организмом императора железа в его императорском организме. И за почечные колики острием гладиуса. Но пусть это будет большой секрет для маленькой, для маленькой такой компании, для скромной такой компании с паролем «Libertas».

Окончательно заговор созрел в начале 41 года. Было решено, что император покинет этот мир… когда там у нас Палатинские игры? 24 января? Вот тогда и покинет. Как знать, может быть, и не решились бы так скоро: все-таки Калигулу народ любил, – но к тому моменту Сапожок решил пополнить казну за счет новых налогов. Как уж оно было в реале, теперь уже и не поймешь, но Светоний (помним, что беспристрастным его не назовешь!) описывал нововведения так:

«Налоги он собирал новые и небывалые – сначала через откупщиков, а затем, так как это было выгоднее, через преторианских центурионов и трибунов. Ни одна вещь, ни один человек не оставались без налога. За все съестное, что продавалось в городе, взималась твердая пошлина; со всякого судебного дела заранее взыскивалась сороковая часть спорной суммы, а кто отступался или договаривался без суда, тех наказывали; носильщики платили восьмую часть дневного заработка; проститутки – цену одного сношения; и к этой статье закона было прибавлено, что такому налогу подлежат и все, кто ранее занимался блудом или сводничеством, даже если они с тех пор вступили в законный брак. Налоги такого рода объявлены были устно, но не вывешены письменно, и по незнанию точных слов закона часто допускались нарушения; наконец, по требованию народа, Гай вывесил закон, но написал его так мелко и повесил в таком тесном месте, чтобы никто не мог списать».