Записки нечаянного богача – 3 - стр. 37
– Что за школа там рядом? – уточнил я.
– Тридцать четвертая, – чуть выждав, ответил здоровяк, не сводя с меня глаз.
– Сходится. Тогда всего одна точка на маршруте, потом – ужин.
– Добро. Работаем, – и он тоже схватил кого-то из оставшихся лежачих за ногу.
Панельная девятиэтажка в окружении старых, высоких, до четвертого аж этажа, берёзок, ничего особенного из себя не представляла. Хотя после слов Люды: «за моё спасение дедушка непременно подарит вам за́мки и земли» ожидать можно было всякого. Но девушка, судя по всему, была не в себе не от пережитого сегодня, тут явно было что-то посерьёзнее. Платье и плащик на ней были старыми, хотя и чистыми, во многих местах старательно зашитыми. Обувь была сродни давешней музейной. Но если на ногах Ядвиги Брониславовны «прощай, молодость» смотрелась вполне гармонично, то вид стройных хрупких лодыжек в объятиях этих пыльных войлочных гробов на молнии вызывал зубовный скрежет. На таких ногах не место подобной обуви, конечно.
– Как зовут бабушку, Люда? – спросил Ланевский, бережно держа её под локоть. Мы поднимались пешком – лифт не работал, зависнув между первым и вторым этажом, судорожно пытаясь моргнуть незакрывающимися дверями.
– Баба Дага, – сразу же ответил хрустальный колокольчик, а я едва не хихикнул нервно. Вот только дагов мне и не хватало опять.
– Пани Дагмара Казимировна Коровина, – расшифровала она, будто почуяв спиной мой невысказанный вопрос.
На пятом этаже было всё то же самое, что и на предыдущих: вытертая плитка на площадке, гнутые перила, лестничные пролёты, по краям выкрашенные стандартной красно-коричневой краской. Только надписи на стенах приобрели более чётко выраженную направленность. Самыми часто попадавшимися словами в наскальных надписях были «отродье», «ведьма» и «сжечь» на русском и польском. Внутренний фаталист долго и прерывисто вздохнул. Для того, чтобы начать долго и беспрерывно ругаться последними словами. И был крайне убедителен.
Мы вошли в тёмную узкую прихожую, ремонт в которой, кажется, помнил ещё Константина Устиновича Черненко. Пахло в доме тревожно и скорбно. Ароматы восковых свечей, троксевазина, корвалола, пыли и опустошённости словно подчеркивали старый, давний запах большой беды, и заставляли прижать уши, сощуриться и приготовиться к плохому. Хотя сильнее всего хотелось сбежать, конечно.
– Бабуля, я дома! – звонко крикнула девушка, и я нипочём бы не подумал по голосу, что её не так давно загоняла в лесу банда ублюдков. Неужели забыла?
– Кто с тобой, Мила? – голос, звучавший из кухни, был хриплым, старым и каким-то каркающим.
– Ясновельможные панове спасли меня от Мишки Мордухая в парке и проводили домой. У них большая карета и войско! – не забыла, значит. Интересная трактовка. А вот Мишкину фамилию я предпочёл бы не слышать никогда.
– Прошу вас, панове, проходите без стеснения и опаски! – в голосе бабки слышалась скорбная усмешка и какая-то отрешенная усталость. Что за хренотень тут творилась? Судя по Лорду – его терзал ровно тот же вопрос.
Мы вошли вслед за Людой на кухню. Стол с отслаивающимся шпоном был уставлен пузырьками и завален блистерами таблеток. На подоконнике тоже лежала груда каких-то лекарств, небулайзер и тонометр. Справа от двери задергался холодильник, заставив вздрогнуть Ланевского, остановившегося рядом. Раковина со стёртой и проржавевшей эмалью, старая газовая плита с двумя отломанными ручками из пяти. Покосившиеся дверки на кухонных шкафах. И ободранное кресло на колесах возле стола. И старуха на нём.