Записки художника-архитектора. Труды, встречи, впечатления. Книга 1 - стр. 52
Пожарная каланча в Уфе. Фото 1910-х гг.
Знакомыми кузины были, между прочим, два серьезных офицера. Она брала меня с собой на вечера в офицерское собрание, где была хорошая библиотека. [В] летние вечера собрания происходили в лагерях, куда особенно тянули меня фейерверки. Офицер Дубков познакомил меня со способом изготовления <бенгальских огней, римских свечей, светящихся фонтанов, ракет, шутих и пр.>[185] фейерверков. Дали мне книгу Чиколева по пиротехнике[186];
в лавке отца были и краски, и я находил порох, селитру, серу, аммоний (сурьму) и только необходимые соли покупал в аптеке на скопленные копейки. Дома я упражнялся обычно в бане, там же устроил себе и тир, научившись стрелять из револьвера и ружья. Изготовленную ракету я однажды вечером испробовал в комнате.
Пролетевшая огненная струя и взрыв едва не перепугали [всех] и [не] наделали пожара. Кроме того, что я был отлуплен ремнем, у меня отобрали все инструменты и пиротехнические запасы. Конечно, вскоре я снова обзавелся новым оборудованием, но дальнейшие опыты уже производил на реке Белой. Прогулки совершались за город; ходили на Шихан, гору над излучиной реки, с крутым каменистым спуском, где соблазнительно было сойти с отвесной скалистой горы, изорвав, конечно, сапоги (ботинок тогда мальчики не носили, а только сапоги с подковками на каблуках, для форса подковки бывали и медные).
«Чертово городище», верстах в трех от города (остатки какого-то былого каменного укрепления дали повод к такому названию), было очаровательным местом. Высокие холмы заканчивались горой, с нее открывался редкий вид: внизу река далеко плавно извивается среди безлюдных лесистых берегов и даль, даль без конца. Это поэтическое место вдохновляло не раз М.В. Нестерова и, между прочим, когда он писал свою прекрасную «Христову невесту»[187].
Самое же интересное было спускаться с этой горы через непролазный бурелом, где кишмя кишели ужи, а то и быстрая медянка проползала из-под ног.
Ходили часто на «степь». Там добирались до орешника и заходили в кумысное заведение Курамшина выпить живительного напитка[188]. Этот Курамша был богатый татарин, посещал иногда «кафе-ресторан» – небольшой трактир Сергушки (Сергея Михайловича), <помещавшийся в барском доме, где в бывшей гостиной позже бывали и мы, чтобы съесть гору пирожков и выпить местного пива завода Вольмута>[189]. Тут и восседал Курамша с обрюзгшим красным лицом, в тюбетейке и длинном бешмете (род кафтана). Водку татары не пили, только пиво, и этот кумысодержатель, когда напивался пивом и смотрел уже осовелыми мутными глазами, то заказывал гармониста. Появлялся известный на всю Уфу слепец, отлично игравший на гармонике духовные напевы. И вот слепой тянет церковный напев всенощного богослужения: «Слава в вышних Богу, и на земле мир и благоволение»[190], – подтягивая своим голосом, а пьяный Курамша в такт машет рукой и утирает слезы красным платком.
Церковь Иоанна Предтечи на Богородской улице в Уфе. Фото начала XX в.
Уже в каникулы первого года отец приказал мне идти в лавку. Он не был доволен моим гимназическим «чистописанием» и засадил меня в лавке на уголок прилавка переписывать из первой попавшейся книги для упражнения руки. Какое это было скучное занятие. Вероятно, потому я и не мог выработать в себе хорошего почерка. Наступили уже жаркие дни лета. Небо сияло, природа тянула. Пользуясь тем, что отец больше занимался делом, чем детьми, я убегал и спасенье нашел в моем дяде, упросившем отца отпустить меня на все лето к нему в деревню. Дядя Петр Степанович и тетя Маша были бездетны и всегда любили меня. И вот передо мной развернулся иной мир, мир свободной жизни в деревенской тиши. Верстах в 30 от Уфы, при башкирской деревне Салиховой, дядя имел в аренде мельницу на реке Узе, притоке р[еки] Дёмы. Кругом тучные башкирские степи, воспетые нашим уфимцем С.Т. Аксаковым в его «Семейной хронике»