Записки фельдшера - стр. 24
Напарник молча вытянул сигарету из пачки, щелкнул зажигалкой и затянулся так, словно эта сигарета была последней в его жизни.
– Какого ж… – он проглотил ругательство, – как же они до такой жизни дошли? Видел бухающих – но это что-то вообще из ряда вон!
Вопрос оказался актуальным и любимым – бабульки, перебивая друг друга, подробно и в красках изложили нам эту печальную историю. Женщину зовут Лариса, в светлые восьмидесятые и особенно – в неспокойные девяностые она ударно трудилась на почетной ниве древнейшей профессии, жила широко и даже шикарно по тем-то временам. Нам в деталях было поведано о шумных оргиях, происходивших в этой самой, некогда – богатой, квартире, затягивающихся не на один день. А потом, как и следовало ожидать, ее «выпить для настроения» превратилось в «просто выпить», личности, навещавшие ее, приобретали все более обтрепанный характер, и частенько приходили пешком, позвякивая пакетом с бутылками (до того – приезжали на иномарках и почти все были одеты дорого и модно). Потом – вроде как Лариска образумилась, вышла замуж за одного из своих постоянных посетителей из «приличных», даже родила ему дочку, но после – снова бросилась во все тяжкие, по нескольку дней не появляясь дома, а появившись – пребывала в почти невменяемом состоянии. Муж терпел долго, но по законам диалектики, которых никто не отменял, количество перешло в качество, и он ушел. Ныне же он и дочь живут где-то в другом конце города, развода он ей не дает, лишь каждое утро приезжает, стучит в окно и подает очередному открывшему оное ухажеру две бутылки водки и что-то из съестного.
– Зачем? – вяло поинтересовался Костя, докуривая.
– Как – зачем? – удивилась эрудированная бабушка в панамке. – Квартира же! Если разводится – придется делить. А так Ларка скоро уж скопытится, и он ее целиком получит. Вот и ждет, пока сопьется. Даже помогает.
– Стратег, – окурок полетел на газон. – Ладно, бабулечки, терпения вам.
– И вам, и вам! – донеслось нам вслед. Мы уже шли к приткнувшейся в кусты радиаторной решеткой «Газели». Константин то и дело останавливался, обнюхивал рукава формы и сплевывал.
– Теперь до конца смены вонять будем…
Возможно. Свою форму я обнюхивать не рискнул, чтобы не прийти к тому же выводу.
С лязгом открылась дверь машины. Сейчас запах гипохлорита, который я всегда недолюбливал, мне показался родным и близким. Я открыл бутылку, с болтающейся на горлышке биркой, где ручкой были написаны даты обновления раствора, и жестами сеятеля принялся разбрызгивать пахнущую хлором жидкость. Все лучше, чем то, чем мы пропитались, кажется, до самых кожных пор.
Окошко переборки открылось.
– Ну что, энтузиаст от медицины? – насмешливо поинтересовался напарник. – Снова есть чего сказать?
– Нечего, – буркнул я.
– А что ж так? Поговорил бы вежливо, по-человечески? Доброе слово – оно и алкашу приятно.
– Отвали.
– Жаловаться пойдешь старшему?
– Никуда я не пойду, – ответил я, закручивая пробку. – Доволен? Или еще хочешь попинать упавшего?
– Сам себя попинаешь на досуге, – усмехнулся Костя. – Просто вот тебе наглядное пособие для слишком увлеченных, как по заказу. Больных любить избирательно нельзя, если уж ты себя называешь гуманистом, будь добр свой гуманизм распространять на всех – и на аккуратную дамочку с температурой в хоромах, и на такую вот алкашку, которая вся в дерьме в крысиной норе ютится. Слабо? Мне вот слабо, скажу честно, поэтому и не разыгрываю я из себя моралиста.