Записки фельдшера - стр. 23
Вызвавший нас мужчина, икая, остановился у единственного предмета мебели в этой комнате – продавленного и засаленного до потери натурального цвета дивана, на котором (я снова почувствовал тошноту и даже кисловатый привкус желудочного сока в глотке – настолько подкатило) ворочалось нечто, полностью измазанное в экскрементах, в рваном халате, кое-как стянутом на худом животе кокетливым кожаным пояском (явной найденным на улице). Судя по всему, это была женщина, хотя сказать с уверенностью было нельзя – слишком уж искалечили ее облик многолетние возлияния. Она глухо стонала, непрерывно суча тощими, с торчащими и кажущимися нелепо большими коленными суставами, ногами. Мухи, прочно обосновавшиеся в этой комнате в количестве, в разы превышающем допустимое, окружали ее жужжащей аурой, периодически взлетая и вновь садясь на грязную кожу и изгаженную ткань халата.
– И сказал Господь – плодитесь и размножайтесь, – произнес Костя, останавливаясь и смотря дикими глазами на открывшуюся нам картину. – Что же вы творите, люди?
– Ну… эт… плохо вот… человеку, – подумав, ответствовал нам вызывающий. – Над… эт… лечить… типа…
«Лечить»? Я смотрел на него, как на внезапно заговоривший стул. Как можно вылечить ТАКОЕ? Тем более – силами службы догоспитального этапа?
– Нас-то зачем вызвал?
– Э?
Видно было, что тошнит не только меня, – напарник мой несколько раз дернул кадыком, прежде чем заговорить снова:
– Вызвал зачем, спрашиваю? От «Скорой» тебе какая помощь нужна?
– Ну, тык… – Вопрос был не из легких, и мужчина дал нам это понять, застыв, как минимум, на полминуты в сложных раздумьях. – Не спит же… стонет… над чё-т… делать, э?
Словно в подтверждение его слов женщина громко замычала, закопошилась и издала звук, который ну никак не мог быть правильно понят в приличном обществе. В тяжелую атмосферу комнаты поступило пополнение.
– Во… гадится… – констатировал мужчина. – Прям там. Чё делать-то?
Костя больше не колебался:
– Это не к нам. В соцзащиту обращайся.
– К…куда?
– Пошли, – грубо дернул меня за рукав Константин. Хотя мог бы и не делать – я без понуканий почти побежал за ним следом. На пороге оглянулся – мужик никак не отреагировал на наш торопливый уход, равнодушно и безуспешно пытаясь попасть мятой сигаретой себе в рот.
Мы, как ошпаренные, вылетели в подъезд, захлопнув за собой дверь. У меня создалось впечатление, что Костик сейчас еще подопрет ее для верности чем-нибудь тяжелым. Но нет, он лишь мотнул головой и ринулся по лестнице на улицу. За ним заторопился и я.
Каким же сладким и восхитительно ЧИСТЫМ нам показался уличный воздух – со всей его пылью, бензиновым привкусом (не так далеко от нас стояла заведенная машина), даже с непременным запахом затопленного подвала – но, черт возьми, все было лучше, чем та атмосфера, из которой мы только что сбежали.
– Ну и как вам, ребятки? – поинтересовалась бабушка в панамке.
Костя, тяжело и жадно дыша, смотрел на нее.
– Как же вы тут живете-то?
– А вот так, – скорбно качнула седой головой та, что сидела справа. – По всей вентиляции эта вонь уже лет пять, и все бесполезно. Писали, звонили, жаловались – без толку.
Я оперся спиной о жесткий ствол растущей возле лавочки магнолии, сообразив наконец-то поставить ящик на землю.
– А милиция?
– А что милиция? – охотно поддержала тему бабушка в панамке. – Приедет, они дверь не откроют. Вродь и не нарушают ничего, двери ломать нельзя никак.