Записки Барри Линдона, эсквайра, писанные им самим - стр. 18
– Сам ты ублюдок! – взревел я. – Посмей еще раз, Мик Брейди, так меня назвать, и я всажу тебе в горло этот клинок! Вспомни, как ты не справился с одиннадцатилетним мальчишкой! А теперь я ни в чем тебя не уступлю и, богом клянусь, так измолочу тебя, как… как всегда колачивал твой младший брат!
Удар пришелся по больному месту, я видел, что Мик позеленел от злости.
– Не слишком удачное начало, чтобы понравиться семье невесты, – примирительно пошутил Фэган.
– Девушка в матери ему годится, – буркнул Мик.
– Годится или не годится, – отрезал я, – но вот что я тебе скажу, Мик Брейди (и я разразился чудовищным проклятием, которое не стану здесь повторять): человек, который женится на Норе Брейди, должен сперва убить меня – заруби себе на носу!
– Вздор, сударь, – бросил мне Мик, отвернувшись, – не убить, а высечь, хочешь ты сказать. Я поручу это егерю Нику. – С этими словами он удалился.
Тут ко мне подошел капитан Фэган и, ласково взяв за руку, сказал, что я храбрый малый и что он уважает мою отвагу.
– Но Брейди прав, – продолжал он, – конечно, трудно советовать человеку, который так далеко зашел в своих чувствах, но верьте мне, я кое-что повидал в жизни, и если вы меня послушаете, вам не придется об этом пожалеть. За Норой Брейди нет ни пенни приданого, да и вы ничуть не богаче. К тому же вам всего пятнадцать, а ей все двадцать четыре. Лет через десять, когда вам придет пора жениться, она уже будет старухой. А главное, бедный мой мальчик, разве вы не видите, как это ни тяжело и больно, что она бездушная кокетка и так же мало интересуется вами, как и капитаном Квином.
Но какой же влюбленный (да и не только влюбленный, если на то пошло) станет слушать мудрых советов? Я, по крайней мере, никогда их не слушал. И я сказал Фэгану, что любит меня Нора или нет, на то ее святая воля, но прежде чем на ней жениться, клянусь честью, Квин будет иметь дело со мной!
– Верю, верю, – сказал Фэган, – с вас, пожалуй, станется, мой мальчик. – Поглядев на меня пристально секунды две, он повернулся и пошел, насвистывая себе что-то под нос, и, прежде чем войти в старую калитку, снова на меня оглянулся. Когда он ушел, оставив меня одного, я бросился на каменную скамью, где только что лежала в притворном обмороке Нора и где она забыла свой платок, и, зарывшись в него лицом, оросил его слезами, которых в ту пору моей жизни стыдился до крайности и никому не решился бы показать.
Лента, брошенная мной в лицо капитану Квину, лежала смятая у моих ног, я сидел и много-много часов смотрел на нее, чувствуя себя несчастнейшим человеком во всей Ирландии. Но до чего же непостоянен мир! Ведь, кажется, как велики наши печали, а сколь они ничтожны на деле! Нам представляется, будто мы умираем с горя, а до чего же мы, в сущности, легко все забываем! Как же нам не стыдиться такого непостоянства! И почему у Времени ищем мы утешения! Но очевидно, мне, среди многообразных моих испытаний и мытарств, так и не пришлось напасть на единственно желанную; вот почему через короткое время я забывал каждое существо, которому поклонялся; если бы мне удалось встретить ту, единственно желанную, я, надо думать, любил бы ее вечно.
Должно быть, я не один час просидел на садовой скамье, оплакивая себя; рано поутру явился я в замок Брейди, а между тем только колокол, как всегда в три часа зазвонивший к обеду, вывел меня из задумчивости. Я взял платок и подобрал с земли ленту. Проходя мимо служб, я заметил, что седло капитана по-прежнему висит у дверей конюшни, и увидел его нахала-денщика: щеголяя красным мундиром, он зубоскалил с судомойками и прочей кухонной челядью.