Запертое эхо - стр. 4
– Да, мама! Именно этого я и хочу! – Я развел руками и театрально притопнул. – Все это, – последовал жест в сторону окна, из которого открывался вид на поля, – это не моя жизнь. Она твоя. Отец вкрутил тебя в эту жизнь. Взял и пририсовал фигуру на свое полотно. Теперь тебе это кажется нормальным. Но я хочу другого. Прости, но спрашивать разрешения я не намерен.
– Так ты продашь ферму? – Ее голос звучал сдавленно.
Я глубоко вздохнул.
– Хочешь и дальше тянуть лямку? Бога ради.
Я вышел из дома и отправился бродить по знакомым местам. Здесь прошло мое детство. Все в мелочах напоминало о мгновениях чистого, наивного, легкого как пух счастья. Запах травы щипал нос, шелест старой вишни рассказывал о прожитых годах, которые уместили в себе столько важного, но при этом не приблизили меня ни на шаг к заветной цели – стать значимым. Я мог выбрать покой, живописные просторы, просящиеся на холсты. Но честолюбие было сильнее, оно вело меня дальше, а может, это вовсе не оно. Может, это было предчувствие чего-то важного, чего-то, что круто изменит мою жизнь, обратит меня в нечто большее – я не мог отказаться от своих стремлений. Именно они привели меня в Лондон в этот раз. Ферму я не продал, но эту идею не оставил. Матери я обещал присылать некоторую сумму, которую я буду получать в конторе, куда устроился по знакомству. Спасибо мужу Милли. Мне предстояло увидеться с начальником на днях, но я не сомневался, что мои способности оценят – в школе я неплохо считал, да и учетные бухгалтерские книги фермы всегда были на мне. В любом случае, придется учиться, притом молниеносно. Но меня тешила мысль, что эта работа подарит возможность покупать художественные принадлежности и неплохо жить.
Ностальгические думы и предвкушение грядущего пришлось на время отбросить. Водитель остановил машину у дома Милли.
Глава II
Лимонно-лавандовый столп света движется по направлению ко мне и затягивает в свой водоворот сияния. Милли обнимает меня за шею. Ее лимонное платье в пайетках жужжит от каждого движения. Пахнет сигарным дымом и дорогими духами. После людных, грязных и мрачных улочек Лондона особняк Милли, ее сияние и запахи богатства ослепляют и дурманят. Они бьют по носу, колют глаза. Просторная гостиная умещает всевозможные предметы роскоши: обшитая бархатом мебель, вазоны, исписанные античными сюжетами, статуи, картины – некоторые из них мои. Удивленно замечаю, что портрет Милли моей кисти висит рядом с натюрмортом раннего Матисса.
– Ты высоко меня ценишь, – комментирую сей факт.
– Полагаю, пишешь ты ничуть не хуже фовистов, – щебечет Милли в ответ.
– Сравнения излишни…
– Ты слишком скромен.
– А ты слишком меня переоцениваешь.
– Хоть кто-то должен это делать, дорогой.
Она поглаживает мое плечо и предлагает присесть. Какое-то время я просто привыкаю к этому дому, который всегда вызывал во мне противоречивые чувства. Он был огромным. Наполненным дорогими предметами искусства, которые не ценились, мебелью, которая по большей части пылилась под чехлами, и запахами деликатесов, которые никогда не съедались. Атмосфера была гнетущей. Даже еле уловимые полуденные лучи солнца, которые просачивались сквозь распахнутые эркеры, растворялись в глухой безмятежности этого старого особняка.
– Как ты добрался? Как мама? – Милли закурила и жестом выпроводила дворецкого, который бесшумно закрыл за собой дверь.