Запертое эхо - стр. 3
– В Америке реалистичное искусство пока еще неплохо продается. Можешь попытать удачу. – Он закурил одну из своих толстых сигар, основательно затянулся и окончательно расслабился. – Я отбываю завтра, успеешь купить билет?
Не веря своему счастью, я не мог вымолвить ни слова. Олдсон в мире искусства был далеко не последним человеком, а мне просто необходимо было иметь в своем окружении кого-то влиятельного.
– Конечно, сэр! Спасибо! Не могу выразить, как это ценно для меня! – ответил я, не помня себя от восторга.
– Ну-ну, это моя работа. Ты талантливый, Питер. Но этого крайне мало в нынешнее время.
– Мне кажется, как и в любое другое время.
– Именно так. – Он потряс своим тонким пальцем в воздухе.
Да, Америка подсластила мне существование. Я был среди таких же начинающих художников, хоть моя живопись и отличалась от того, что выставляли они. Наверно, в этом вся прелесть искусства – оно изобилует разнообразием. Я писал свой дом, ферму, поля по памяти, и кто-то находил в этом тайные символы, совершенно чуждые моему восприятию. Один юноша в клетчатом костюме-тройке, завидев стога сена, сложенные в шахматном порядке, принялся выдвигать теории о глубинном смысле этого полотна – якобы оно отсылает нас к миропорядку. Я не опроверг его теорию, но и не подтвердил ее истинность. В конце концов, сколько голов, столько и умов. Одна картина вмещает в себя мириады смыслов для того, кто смотрит на мир широко.
После триумфального завершения моего путешествия оставалось одно – закрепить результат на родине. Но мне нужно было домой, проконтролировать некоторые дела. Мама уже не справлялась, даже учитывая помощь управляющего. Как бы я хотел сбыть с рук эту ферму! При всей своей любви к дому, семейное дело тянуло меня камнем ко дну. Эта чрезвычайная обуза и доныне высасывает из меня все жизненные силы.
– Давай продадим ферму, – предложил я матери по возвращении.
Местные окрестили меня франтом, но в шутку, конечно же. Зато мама серьезно встревожилась моим новым образом жизни, хотя до этого момента ее устраивало абсолютно все. Она всегда была смиренной и молчаливой, всегда прятала эмоции за маской хладнокровия и безразличия. Меня крайне досадовала эта ее черта.
– О чем это ты толкуешь? Я не узнаю тебя в последнее время! – Она вскочила со стула и принялась мыть посуду. Эта женщина всегда так поступала – как только ее что-то бесило, ей было проще сбросить напряжение, переделывая бесконечные домашние дела.
– А я тебя, мама. – Я и не думал уступать ей, и без того делал это всю свою жизнь.
Она порывисто повернулась и бросила на меня испепеляющий взгляд, затем схватилась за голову. Вид у нее был такой, словно ее голова вот-вот лопнет, как воздушный шар. Мне стало стыдно.
– Ладно. Давай спокойно поговорим. – Я встал и помог ей сесть на стул.
– Ты и вправду решил продать нашу ферму? – спросила мать, успокоившись и выпив воды. Она говорила о ферме как о любимом ребенке. Ну, по справедливости, так и было.
– Она приносит мало дохода. Постоянно нуждается во вложениях. Тех денег, что я привез из Америки, явно недостаточно. Этого хватит на плату рабочим, семена и корм для скота. В этом нет смысла!
– А может, ты просто хочешь сбросить с себя этот обоз и обрести желанную свободу, чтобы писать свои картинки и прохлаждаться по миру? – произнесла она, не смотря в мою сторону.