Занятие для идиотов - стр. 9
За крашеной белой дверью располагались чистилище, ад и врата рая одновременно; выходивших окружали и потрошили вопросами. «Ромашин? Ах, сам Ромашин, и что он сказал? Плохо? Ужас», «Тебе повезло, на тебя Баталов повелся!», «Пролетела, я девочки, с басней, меня Гурченко тормознула: “достаточно”», – слышалось из толпы, обрастало шушуканьем, проливалось слезами и новыми надеждами.
Мне всегда везло, сказал он себе и взялся за ручку двери.
Жизнь стоит смеха.
Когда он читал смешную басню, экзаменаторы были скучны и безучастны. «Юмор у них отбило, что ли? – удивлялся Натапов. – А может, плохо меня слышно, может, я слишком тихо?» Заметно добавив звука и выражения в выпуклых глазах, он перешел к «Анчару» Пушкина. «И человека человек послал к анчару властным взглядом, и он послушно в путь потек и к утру возвратился с ядом!..» – гордо и громко читал Натапов.
С громкостью и глазами он, видимо, не прогадал: комиссия заулыбалась. Когда же, на полную мощность, он врубил отрывок из Шолохова, а именно тот трагичный кусок, где Григорий хоронит свою Аксинью, сидевшие за столом великие мастера в голос начали смеяться. «Хватит, хватит! – застучали, замахали на рыжего парня. – Спасибо, идите!» Натапов понял, что он в порядке; он не сразу сообразил, почему они смеялись, но потом догадался, что в нем разглядели драгоценный комический дар.
Ступив в коридор, он победно вскинул руки, пробасил ждущим своей Голгофы абитуриентам, что все о’кей, и с сознанием хорошо сделанной работы запалил трудовую сигарету. Через четверть часа из белых дверей чистилища выкатилась полная девушка-секретарь и низким голосом вещуньи прочла собранию список допущенных к первому туру. Фамилия «Натапов» не прозвучала.
Кирилл решил, что это ошибка; он и пятеро других недовольных, притиснув девушку-судьбу к стене, потребовали еще раз зачитать список. Ошибки не было. «Как же так? – недоумевал Натапов. – Ведь они же реагировали, я сумел их оживить и расшевелить, они хлопали!» Для окончательной точки решил дождаться кого-нибудь из комиссии – да хоть самого Баталова! – но его тормознул товарищ по неудаче, высокий, как оглобля, черноволосый и желчный Стас. «Без пользы, старик, – сказал он. – Пятый год поступаю, знаю все их отмазки. Вякнут что-нибудь типа: внешние данные не соответствовали исполняемому материалу, вякнут, и умоешься». «Как это – умоешься?» – не понял Натапов. «Так, соплями», – отрезал Стас.
Натапов, не особо желавший умываться таким образом, тихо отошел к окну, выходившему на зеленые просторы ВДНХ, и задумался. «Что это? – спросил он себя. – Как они могли не распознать, затушить мой талант? Интриги или глупость? Глупость вряд ли, значит, первое, значит, двинуть в кино вместо меня другого, своего, было им важней. Ай да Баталов! Ай да «дорогой мой человек!» Ладно, – завелся Натапов, – через год снова буду здесь, докажу».
Мечты о величии подгоняли его время.
Доказать, то есть победить, таков был юный Кирилл.
А доказывать не пришлось; через год протянула к нему зовущие руки родная армия; падать в ее двухлетние объятия повзрослевшему Кириллу почему-то не хотелось, и рисковать со ВГИКом он не стал. Правда, болячка кино отпала от него не сразу. «Пролетишь как артист, попадешь в казарму – сто процентов, – убеждал его Крюк, учившийся на третьем курсе Автодорожного. – Поступай к нам. Ящик коньяка – я тебе делаю протекцию». Больной к тому времени отец и уже возникший на семейном горизонте театровед Владимир Борисович или просто Волик, приятель отца, в один голос подтвердили ему, что Крюк мудр не по годам и говорит дело. «А как же кино?» – по очереди спросил их Кирилл. «Чем скорее излечишься от глупости, тем скорее станешь человеком» – сказал отец. «Кино от вас, Кирилл, никуда не денется, – сказал деликатный театровед. – Спрячьте его в сердце, станьте инженером – это профессия надежная, а там… жизнь покажет. Не сможете жить без кино, оно к вам вернется – само. Вас не спросит – возьмет и вернется. А не вернется… значит, не особо вы были друг другу нужны».