Замки на их костях - стр. 9
Как только Беатрис входит в освещенную свечами палатку, ее окружает армия женщин, быстро говорящих на селларианском языке. Хотя Беатрис свободно на нем говорит, их речь такая быстрая и наполнена такими разными акцентами, что ей приходится внимательно слушать, чтобы понять, что они говорят.
– Бессемианская мода, – насмешливо говорит одна женщина, одергивая пышную кружевную бледно-желтую юбку платья Беатрис. – Тьфу, прямо ромашка какая-то.
Прежде чем Беатрис успевает возразить, вмешивается другая женщина, щипая ее за щеки:
– Здесь тоже нет цвета. Она как фарфоровая кукла без краски, плоская и невзрачная.
Невзрачная. Это больно жалит. В конце концов, кто она, если не красавица? Это единственное ее достоинство. Дафна – очаровательная, Софрония – умная, а Беатрис – красивая. Какая у нее ценность без этого? Но у селларианцев другие стандарты: громкая, драматичная и чрезмерная красота. Так что Беатрис прикусывает язык и позволяет тыкать, подталкивать и обсуждать ее, не говоря ни слова. Она позволяет им стянуть ее платье через голову и бросить его на пол, как старую тряпку, позволяет им расстегнуть корсет и снять сорочку, оставляя ее обнаженной и дрожащей на холодном осеннем воздухе.
Но, по крайней мере, сейчас ехидные замечания утихают. Она чувствует на себе их оценивающие взгляды.
– Что ж, – произносит первая женщина, поджав губы, – по крайней мере, мы знаем, что она ест. У некоторых из этих бессемианок совсем нет мягкости, ни груди, ни бедер, вообще ничего. Тут мне хотя бы не придется шить одежду на скелет.
Она натягивает через голову Беатрис новую рубашку и зашнуровывает поверх новый корсет. В то время как ее бессемианский корсет был затянут так туго, что она едва могла в нем дышать, этот более свободный. Кажется, он создан для того, чтобы подчеркнуть ее грудь и бедра, а не сделать их меньше.
Затем следует нижняя юбка, более объемная, чем любая из тех, что Беатрис носила раньше, даже на официальном балу. Она настолько широкая, что в ней будет сложно пройти через двери, не говоря уже о карете, но, по крайней мере, материал легкий. Даже сквозь все эти слои Беатрис кожей чувствует прохладу и шелест ветра, дующего через палатку.
Наконец, само платье. Оно из рубиново-красного с золотом шелкового дамаста[2], с низким вырезом и широкими плечами, и обнажает больше кожи, чем кто-либо в Бессемии осмелился бы до захода солнца. Без зеркала трудно сказать, как оно выглядит, но женщина, отвечающая за ее одежду, одобрительно кивает, а затем уступает свое место другой женщине, которая, кажется, отвечает за косметику.
После этого идет поток кистей и красок, волосы, стянутые, завитые и собранные в пучок, металлические гребни, скребущие кожу головы и оставляющие царапины. Ее глаза, щеки и губы покрывают краской и пудрой. Это утомительно, но Беатрис знает, что лучше не жаловаться и даже не вздрагивать. Она научилась оставаться совершенно неподвижной – живая, дышащая кукла.
Наконец, швея и парикмахер помогают ей надеть туфли на каблуке, сделанные из того же материала, что и платье.
– Она довольно мила, не так ли? – говорит женщина, отвечающая за косметику, глядя на Беатрис, слегка наклонив голову.
Швея кивает:
– Принц Паскаль должен быть очень счастлив со своей невестой.
– Не то чтобы он был очень доволен, – фыркает парикмахер.