Заберу тебя себе - стр. 42

– Ты же, – вздыхаю. Крепись, Кир. – Ты же хочешь потрахаться не меньше моего.

Она заливается густым румянцем. Член пару раз взвыл и дернулся. Вот черт, она обворожительная такая сейчас: голая, с растрепанными длинными волосами, зацелованными губами. Грудь поднимается высоко, готов любоваться на это зрелище вечно. Псих, блядь.

– Кир, я… – кончиком своего острого язычка облизывает губы. Ух, ведьма, смерти моей хочет, – я же не обязана? Ты вообще еще два свидания просил.

Умная, коза.

Но ведет себя как девственница.

Так и смотрим друг на друга, взглядами пронзаем. Он у нее с поволокой, серо-зеленые глаза в какой-то черной паутине возбуждения. Хочет, вижу, что хочет. Течет вся. Но нет, Кир, «она не такая».

Заладила…

В голове гул, заглушает все скоротечные мысли. Не могу ничего внятного сказать и придумать. Все слова растерял. Только смотрю на нее… такую красивую.

– Телефон, – читаю по ее губам. Красивым.

– Ну и пусть звонит, – говорю хрипло.

Нет, не останавлюсь. Не смогу. Снова целую ее губы. Она облизала их, и на моем языке взрыв ее вкуса. Не думал, что яд может быть таким вкусным и приятным.

После укуса Тайпана, сердце здорового мужика остановится спустя полчаса. И правда, бестия рыжая. Так и хочется выкрикнуть: проверим? Мы сосемся в коридоре уже около получаса. Мое сердце пока еще работает. Правда, ритм у него странный, почти безумный. Дышу так же сбивчиво и рвано. Но живу еще, черт. Еще как живу!

– Кир, три часа ночи! Это вряд ли спамщики.

В ее глазах легкая паника и волнение. Она и правда хочет, чтобы я отвлекся от нее и ее тела, и подошел ответить на дурацкий звонок?

Со звуком отрывающейся липучки отхожу от Зои. Внутри царит Бразильский карнавал, но, сука, мне не весело. Мне хреново. Швыряет в разные стороны то от дикого возбуждения, то от колючего раздражения, то от необъяснимой паники.

«Мама».

Мысль сбросить. Звонок не просто не вовремя, он… конкретно так не вовремя.

Но не могу. Коза права. Три часа ночи. Даже для мамы это странно.

– Да, мама, – выделяю обращение.

– Кирилл. Тут… отец… Герман… Он… я не знаю. Его забрали. – Она плачет. Слов почти не разобрать. Напрягаюсь до треска в мышцах.

– Мам, еще раз. Куда забрали? Почему?

– В больницу. Тут жутко. И пахнет… неприятно.

– С отцом что? – чуть повышаю голос. Отец бы не обрадовался.

– Сердце, – она рыдает в трубку.

Меня самого в это самое сердце копьем ранили. Твою ж мать, как больно! Страх диким вихрем кружит вокруг и засасывает в турбину.

– Он… жив? – слова как проказа: хочется избавиться от них, но они смердящей вонью вокруг тебя вьются.

– Не знаю. Его увезли и все. Я в коридоре жду. Тут такие ужасные сиденья. Металлические. И стены ужасного цвета.

Выдыхаю. И молчу в трубку. Мне страшно. По-настоящему. В таком не признаются.

– Больница какая?

– Я же сказала, ужасная! – повышает на меня голос. Мы все на нервах.

– Номер, мама, номер! – сам не выдерживаю. Папу это точно бы расстроило. Но он нас не слышит. И невыносимо думать, что он может и не услышать больше.

– А я не знаю.

Господи, если ты есть и любишь меня, дай мне терпения, пожалуйста. И маме чуть сообразительности.

Меня колбасит неописуемо. В руках жуткий старческий тремор, словно мне не двадцать семь, а семьдесят два, и я вот-вот рухну от мышечной атрофии.

– Узнай, пожалуйста.