За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - стр. 17

За доставку до самого дома Арнольд потребовал добавочную пятерку. Проехали мимо стройки Дворца Советов, погрязшей сама в себе на месте взорванного храма Христа Спасителя.

Еще пять минут – и выходили в переулке, к которому никак не хотело прилипать имя Фурманова. Все продолжали звать его Нащокинским.

Поднялись на пятый этаж в свою квартиру, где жили уже шестой год.

Когда-то она радовала – самый первый писательский кооператив в Москве, пусть и холодно в морозное время года, и слышимость адская, но даже постоянные поломки в уборной поначалу только веселили. Однако в последнее время Михаил Афанасьевич мечтал переехать в куда более солидный писательский дом в Лаврушинском переулке, подальше от всех этих Ардовых, Габриловичей и Шкловских, ему грезился свой личный, настоящий писательский кабинет, как у Льва Толстого, а здесь кабинет – он же спальня, где Булгаков просыпается в супружеской постели и перебирается тут же за александровское бюро, служащее ему письменным столом. Куда такое годится?

– Шторы! Шторы! – капризно потребовал он, когда вошли в свое жилье. Закатное солнце уже не так жалило глаз, но палило чем-то кроваво-красным и зловещим. Глазами закатного солнца Москва лезла в квартиру поглазеть, что произойдет дальше у Булгаковых. Висящий напротив входной двери плакат с перечеркнутой наискось бутылкой водки и надписью «Водка – зло, сберкасса – друг!» когда-то ужасно веселил и хозяев, и их гостей, но теперь показался пошлым. В солидных квартирах у маститых писателей СССР не висит такая чепуха. Там стоят какие-нибудь доспехи в полный рост, чучела медведей на задних лапах, статуи трех граций. Солидно. А у них маячит, встречая в прихожей, перечеркнутая бутылка. Потому что он не маститый, не солидный, ни одного мало-мальского ордена до сих пор не имеет. И когда приходит в Дом литераторов, на него смотрят снисходительно, как нынешние ЗИСы на какое-нибудь там допотопное АМО.

Хорошо, что нет Сережи. Месяц назад пасынку сделали операцию, вырезали на животе огромный фурункул, и через неделю он уехал с воспитательницей в Анапу, где пробудет до конца лета. Милый мальчик, конечно, не помешал бы сейчас, но все равно хорошо, что он отсутствует. Хочется быть только вдвоем.

Квартирка не такая уж маленькая, из прихожей – в гостиную, там справа комната Сережи, слева их спальня-кабинет. Но столько книг, что продохнуть невозможно, они всюду, где только мыслимо и немыслимо. Так что нужна не трехкомнатная, а пятикомнатная – с кабинетом и библиотекой. Сколько там было у профессора Преображенского? Вот такую надобно. И надежда на нее светила еще в полдень, когда жила уверенность в том, что «Батум» все-таки пойдет. А теперь и кабинет, и библиотека, и доспехи в полный рост, и три грации с медведем – все умерли, их снесли на кладбище его заветных бытовых мечтаний.

За тяжелыми шторами в квартире поселился сумрак. Булгаков прошелся по своему жилью, потирая руки, словно собираясь делать операцию – вскрывать нарыв или вырезать аппендицит. Вдруг принюхался и спросил:

– Тебе не кажется, что покойником пахнет?

– Не говори ерунды, – проворчала в ответ Елена Сергеевна.

– Нет, пахнет, – возразил он. – Покойником пахнет. Может быть, это покойная пьеса уже завоняла?

Когда стемнело и Люся хотела включить свет, он воспротивился: