За гранью. Кома. Часть 1 - стр. 22

Надо было прежде избавиться от мусора в голове, освободится от неплодотворных и навязчивых идей, обличить конструктивные мысли в слова и повторять их словно мантру. Мысль тем и хороша, что ее можно изменить в одно мгновение.

Внушая себе позитивные мысли о достойном будущем, я могла бы избавиться от тягостных дум. Но не было той созидательной идеи, которая будто луч света озарила бы тёмное царство обители мыслей. Удачных аффирмаций я не создала, а заимствовать чужие не хотела.

Я снова отвлеклась на воспоминания.

Когда же я начала скучать?

Впервые, я тосковала по маме. Я даже помню те дни.

Перебирая ворох накопившихся историй, я скрупулёзно цеплялась за каждую.

Мысли унеслись в детство, где я чувствовала тепло родительского очага, согревающего от душевного холода.

Мне было три года, но эти моменты врезались в память.

Каждое утро мама уходя на работу, отводила меня в детский сад, который находился через дорогу.

Сад как сад, без особенностей. Общая комната для игр и спальня, гардеробная в виде индивидуальных шкафчиков и столовая, туалет с горшками, деревянные горки во дворе, беседки для игр и качели, песочницы и многоуровневые лесенки. Двор утопал в зелени высоких деревьев, разбросанные клумбы с яркими бархатцами и петуньями придавали ему нарядности. Довольно милое и уютное местечко.

Ежедневное пребывание в саду до смерти надоело. Я частенько устраивала маме истерики со сбрасыванием ботинок, а мама злилась и тащила пышечку, отрывая руки, а я рыдала от бессилия и невозможности изменить маленькую жизнь и от желания обрести свободу от опеки чужих тетенек.

Чаще я испытывала равнодушие, ведь никто не собирался оставлять ребенка дома. Мама объясняла, почему меня бросают в чужеродной среде:

– Нельзя тебя брать на работу, там опасно и не пускают маленьких детей.

Трудно было понять почему.

Каждый раз я с нетерпением ждала родителей, чтобы бежать сломя голову домой. Будто кошка, я предпочитала жить в собственном доме.

К концу длительного детсадовского дня внутренний мир лишался красок, превращая жизнь в черно-белое ожидание. Тоска по маме железными когтями царапала нежное сердце. Щемящее чувство внедрялось в ребячье существо, особенно в те минуты, когда детей уводили родители, а я провожала их скучающим взглядом. Страх остаться без мамы был встроен в гены.

Тогда я познала одиночество, как неотъемлемую часть жизни. Я чувствовала себя брошенной, словно родные люди предали. Так на чистый холст детского сердца впервые легли тяжистые мазки одиночества.

Действительность была такова, что вечно работающие мамы не могли изменить устои общества и бороться с ними.

Бывало, что отец уносил меня спящую, а утром просыпаясь в кровати, я ощущала ужас, что однажды останусь в детском саду навсегда.

Ожидая у окна родной силуэт, я волновалась, сгрызая ногти. При виде мамы или папы я радовалась, и, раскинув руки для объятий, неслась, словно ураган, по коридору и кричала:

– Ура!

Обхватив шею ручками, я прижималась к тёплому лицу, вкушая медовый аромат родной плоти. Материнская любовь пахла молоком и хлебом, ванилью и корицей, добром и лаской, заботой и чем-то неуловимо сладким для души.

Чтобы мама не оставила, я крепко держалась за шею. Она улыбалась, целовала макушку и щеки, гладила по волосам, поднимала высоко над головой и приговаривала: