Югана - стр. 38
– Отец мой был женат на женщине из племени Арьяхов. Эйга, моя мать, была из кочевого хантыйского рода. Стал кочевником-охотником и мой отец. Родителей давно уже нет в живых… Мне было двенадцать лет, когда мать ослепла…
– Иткар, твоя мать была слепая? – удивленно вскрикнула Мариана.
– Случилось это осенью. Мать шла к береговому чуму. За плечами она несла берестяной кын с брусникой. С разлапистого кедра на мать прыгнула рысь. Прием охоты у старой рыси жестокий, страшный… Она бьет лапой с выпущенными когтями по глазам, ослепляет свою жертву, а потом преследует, берет измором. Моя мать убила рысь ножом. Глаза у нее вытекли, стали пустыми дуплами…
– Какая жестокая судьба… – тихо сказала Мариана.
– Из нашего древнего рода остался дядя, по отцу, и я. Дядюшке восемьдесят лет. Живет в Кайтёсе.
– Как звать твоего дядю, Иткар?
– Громол Михайлович. Кучум, или Кучумов, – это фамилия Князев, переделанная на арьяхский лад. Вот так отец мой и стал Кучумовым. Жил я под этой фамилией много лет…
– Сколько было жен у вождя югов? – спросила Мариана и как-то смущенно пожала плечами.
– У Орогона было две жены, – ответил Иткар, потом закурил сигарету, подошел к окну. – Я, Мэя, родился осенью, в месяц Молодого Лебедя, в кочевом чуме на берегу таежной реки Оглат. Оглат – приток Чижапки, а сама Чижапка впадает в Вас-Юган…
– Мамуся рассказывала про те таежные края. Да еще сказывала, что в Кайтёсе живет древним патриарх Перун Владимирович, ученый доктор.
– Да-да, правильно.
Мариана предложила Иткару:
– Давай я спою песню, которую очень любит мамуся. Только не подумай, что я пьяненькая. Просто мне сейчас хорошо…
– Спой, Мэя.
– Тогда, внук Золотой Женщины, – улыбаясь, нараспев попросила Мариана, – подай мне гитару.
Девушка осторожно трогает пальцем каждую струну.
Почудился вдруг Иткару в Мариане образ древней Кэри.
Песня, голос Марианы пьянили Иткара, он видел перед собой девушку, которая родилась из утренней зари и плыла над тайгой, утопала в белоснежных цветах черемухи, купалась в утренней росе. Эта девушка, рожденная воображением Иткара, развешивала окровавленные лоскуты – жертву весеннему солнцу, а потом, распустив волосы и отдав их на ласку теплому ветру, слушала любовный голос лебедей и крик священной гагары – голос таежной тундры.
Песня унесла Иткара на берега юности. Он увидел утопающую в цветах весеннюю тундру и себя, стоящего с ружьем у хрустальной воды, рассматривающего прилепившуюся к прошлогодней траве комковато-студенистую икру, которая колыхалась, искрилась на мелководье под лучами яркого весеннего солнца. Где эта земная загадочная природа, которая дала ему, Иткару, жизнь; где соки ягод, золотистые луковицы сараны и нектар диких цветов с заливных лугов, которые сгустками меда вольных пчел воплощались в материнское молоко и вскармливали его – сына тайги. И вот теперь, эти ожившие воспоминания голосом предков, гимном любви звали Иткара вернуться в края, где после его рождения отсохшая материнская пуповина была бережно взята из берестяной колыбели и под заговор отца вложена в высверленное отверстие в стволе могучей лиственницы, а потом закупорена сгустками живицы, смолевой накипью. И эта захороненная пуповина, как незримая цепь, тянула Иткара в верховье Вас-Югана, на родину его предков.