Янки при дворе короля Артура - стр. 6

Посреди этого крестообразного четырехугольника со сводами помещался дубовый стол, который и назывался Круглым Столом. Он был велик, как арена в цирке. Вокруг него сидели люди, одетые в такие пестрые и блестящие костюмы, что рябило в глазах. Все они были в шляпах с перьями, которые снимали только, когда начинали разговаривать с королем.

Большинство из них пило из цельных рогов, но некоторые доедали еще хлеб или догладывали кости жаркого. Собак здесь было столько, что приходилось приблизительно по две на каждого человека. Они сидели и ждали бросаемых им костей, за которыми бросались все сразу. Конечно, поднималась драка, сопровождаемая лаем, рычаньем и вообще таким шумом, что не было возможности продолжать разговора. Но никто не выражал ни малейшего неудовольствия, наоборот, все переставали разговаривать и с необычайным интересом следили за дракой собак. Все поднимались с мест, чтобы лучше видеть, дамы и музыканты перевешивались для этой же цели через балюстрады. Но временами раздавались крики ликования и одобрения. Наконец, одержавшая верх собака с комфортом располагалась на полу и, все еще ворча, грызла отвоеванную кость и вместе с ней пол, что делали и другие, получившая кости раньше. За столом возобновлялась прерванная беседа.

В общем разговор и обращение этих людей было любезно и деликатно. Я заметил, что они внимательно и серьезно слушали говоривших – конечно, в промежутки между драками собак. Но, к сожалению, у них была одинаковая участь с детьми – они лгали с удивительным мастерством и с удивительной неловкостью и с большой охотой слушали чужую ложь и вполне верили ей. Было бы несправедливо назвать их жестокими или кровожадными и вместе с тем, они рассказывали о невероятно кровавых поступках и страданиях с таким неподдельным удовольствием, что даже я забывал содрогаться.

Я не был единственным пленником здесь. Кроме меня было еще больше двадцати человек. Несчастные! Многие из них были страшно искалечены, изрублены, изранены. На их волосах, лицах и платье всюду виднелись черные пятна запекшейся крови. Они, конечно, испытывали ужасные физические страдания, без сомнения, были страшно утомлены, голодны и хотели пить. И никто не чувствовал к ним сожаления, никто не заботился о них, никто не подумал обмыть их раны и дать им хотя какое-нибудь облегчение. И никто не слышал от них ни единой жалобы, ни единого стона, не было заметно никаких признаков страдания. Невольная жестокая мысль напрашивалась и мне: «Ага, канальи, вы поступали также с вашими пленниками, теперь пришел ваш черед. Вы не можете ожидать лучшего обращения. Но ваша философская твердость и стойкость не есть следствие умственной и душевной силы, она не что иное, как твердость и невосприимчивость животных. Вы белые индейцы».

За Круглым Столом большею частью не разговаривали, а произносили монологи – повествовательные отчеты о том, как эти пленники были взяты, а их друзья и захребетники были убиты или лишены коней и оружия. В сущности, из всего, что они рассказывали, можно было вывести заключение, что все эти убийства и кровавые стычки вовсе не предпринимались с целью отмщения за обиду, или сведения старинных счетов, или отражения внезапного нападения. В общем это были простые дуэли между совершенно незнакомыми людьми, которые никогда друг друга не видали, и у которых не было никакого повода к оскорблению. Когда-то мне доводилось видеть мальчиков, незнакомых между собою, которые, встретившись, говорили одновременно: «Я могу тебя побороть», и тут же вступали в драку. Но до сих пор я был уверен, что такого рода вещи могут происходить только между детьми. А здесь так ни с того ни с сего налетали друг на друга громадные парни, вполне взрослые. И все-таки было что-то привлекательное и милое в этих громадных простосердечных созданиях. Не много, кажется, понадобилось бы мозгов в детстве, чтобы поймать удочкой рыбу, но вы скоро заметили бы, что в этом обществе не нужно и таких мозгов, что они только повредили бы, нарушили бы симметрию – может быть сделали бы невозможным самое существование такого общества.