Яков Тейтель. Заступник гонимых. Судебный следователь в Российской империи и общественный деятель в Германии - стр. 44

На второй день на вторичном допросе обвиняемые подтвердили, что лично продали Егорову два ящика чая Санина, что на боковой стороне ящиков имеется клеймо Санина, и что при них ящики из-под чая по приказанию Егорова были вынесены во двор магазина, где, по всей вероятности, они и теперь находятся. Это подтвердили и русские обвиняемые. Не дав знать полиции, так как я знал, что почти всё чиновничество – должники Егорова, а будущий тесть последнего – крупный хлеботорговец Углов – влиятельный гласный и играет крупную роль в Самаре, я прибыл в магазин Егорова и только оттуда послал за полицией и понятыми. Туда же привели всех обвиняемых. До прибытия всей этой публики я в магазине допрашивал Егорова и его главного приказчика, не покупали ли они случайно чего-нибудь у каких-нибудь приезжих. Этот допрос не мог смущать Егорова, так как все купцы были по этому поводу спрошены. Не предвидя возможности производства у него обыска, тем более что двор был занесен снегом, он гордо и возмущенно отвечал, что он, Егоров, у случайных людей не покупает, а имеет дело с крупными, серьезными фирмами. Показание Егорова было запротоколировано и им же подписано. Когда явилась полиция, понятые приступили к обыску. Долго разрывали снег на дворе, вытаскивали разный хлам, ящики не обнаруживались. Мое положение было незавидное. Я боялся, не обманули ли меня обвиняемые. Перспектива была довольно неприятная. Егоров, понятые и некоторые полицейские иронически улыбались. Обвиняемые, как евреи, так и двое русских приказчиков, усердно продолжали искать, и в конце концов два ящика с клеймом Санина были обнаружены. Краденый товар обнаружен был также у другого местного купца Ф. Оба они были привлечены мной к ответственности в самом мягком преступлении – в покупке заведомо краденого, хотя им можно было предъявить обвинение более строгое, как к соучастникам шайки.

Свадьба Егорова была отложена, и через несколько месяцев дело слушалось в Самарском окружном суде с участием присяжных заседателей.

Приглашены были лучшие местные адвокаты. Последние много и красноречиво говорили; значительную часть присяжных заседателей составляли местные купцы. Егоров и Ф. были оправданы, остальные подсудимые признаны были виновными, но, так как они чистосердечно сознались и никто из них не достиг двадцатиоднолетнего возраста, приговорены были к самому легкому наказанию. Против Егорова и Ф. я принял самую мягкую меру пресечения – подписку о неотлучке вместо позорного полицейского надзора. Я не стеснял их, Егоров часто получал у меня разрешения на поездки в Москву, Казань, Петербург по своим торговым делам. По окончании суда над ним он женился, построил громадный дом, был избран соборным старостой, сделал какое-то крупное пожертвование и в торжественных случаях облачался в мундир Ведомства учреждений императрицы Марии. Это дело хотя и создало мне многих недоброжелателей, но временно. Впоследствии всё сгладилось.

Обращено было внимание на мое еврейское происхождение и по следующему делу: в Самарском уезде становым приставом был некий К., женатый на сестре советника губернского правления князя К. Имея такое родство, он не только халатно относился к своим обязанностям, третировал население, как большинство полицейских того времени, но проявлял особенную жестокость. В мае 1879 года я получаю сообщение Каменского волостного правления, что в селе Каменке, где временно помещалась становая квартира К., в местном арестном доме, умер крестьянин Николаев, арестованный за буйство. Меня удивило, что о таком происшествии, не заключавшем в себе признаков преступления, мне сообщают. Заподозрив что-то неладное, я в пять часов утра поехал в Каменку, расположенную всего в двадцати верстах от села Старого Буяна, где я жил. Велев ямщику завязать колокольчик у дуги, я подъехал прямо к арестному дому и застал такую картину: полы и стены оказались только что вымытыми, из стен выдергивали крюк, на котором висела цепь. Старик сторож, трясясь, почти со слезами на глазах, рассказал, что накануне на базаре местный крестьянин, портной, выпивши, распевал песни недалеко от становой квартиры. Пристав с семьей на балконе в это время чайничали. Пение не понравилось становому и он велел портного Николаева арестовать. Будучи выпившим, Николаев сопротивлялся. Сотский и десятский набросились на него, стали его избивать и по приказанию К. отвели его в арестное помещение. Там приковали его к стене. Жена портного приходила хлопотать за мужа, но пристав велел и ее посадить в соседнюю с мужем комнату. Избитый, прикованный к стене, Николаев всю ночь мучился, умолял дать ему напиться. Жена всё это слышала, но ничего не могла сделать; стучала в дверь, кричала, плакала, на помощь никто не приходил. Сторож докладывал становому о криках арестованных, но тот не обратил внимания на это заявление. Любопытно, что в то время у К. был его старший сын, студент пятого курса казанского медицинского факультета, который знал о страданиях арестованных, но не посчитал нужным прийти им на помощь. К утру арестованный умер.