Я твой день в октябре - стр. 54
– А не странно, что список гостей без нас составляют? Наших-то вообще они не знают никого. Лёха сам за нас будет решать? Вот это не то, чтоб странно, а не нормально вообще. Получается, что мы не доросли до таких серьёзных решений. Лёха, тот дорос. Дурь какая – то…
Алексей заткнул уши и стал пытаться думать. Не шли мысли. Он их как клешнями из головы тащил, а они упирались и не вылезали из мозга. Так и уснул незаметно.
А проснулся в восемь утра с больной головой, одетый, готовый бежать и отгрызать очередной кусочек от гранита наук, но не успевший зацепиться за самое главное, за грядущее бракосочетание, ни одной хотя бы мыслью. Как оно, бракосочетание, вылетело из головы и поменялось местами с такой второстепенной задачей как учеба? Да ещё плюс ко всему вообще не с задачей, а с проходным делом – забрать мешки у дяди Миши? Не ясно было. Видно, спал неправильно. Бывало так. Проспишь ночь на животе – и ничего тебе потом не вспоминается, и делать не тянет ничего. Такая странность физиологии.
После первой пары в лингафонном кабинете, где в наушниках слушали и повторяли за актёрами занудливые «паркеровские» диалоги, Лёха вылетел из аудитории с остатком диалога на устах, выкрикивая с удивлённой и просящей интонацией имя «Нора-а!». Бежалось ему прямиком к деду Михалычу, к дяде Мише, с детства дорогому. Безногий Михалыч столярничал чуть ли не лучше всех в Зарайске, пил портвейн «три семерки», ядовитое « плодовоягодное», но ни то, ни другое его не сгубило к семидесяти годам. Он всерьёз говорил, что вот война, например, погубить могла насовсем. Но не смогла. Только ноги забрала. Так то ж война! А какой-то портвейн по сравнению с ней – не губитель, а благодетель и ценный витамин.
Сделал себе Михалыч подъёмник электрический. Жил он со своей тётей Олей с послевоенных лет в подвале двухэтажного дома. Ног у него не осталось вообще. От бедер торчали культи сантиметров по двадцать. Он всегда сидел на красивой самодельной деревянной тележке с колёсами от детской коляски. На культи надевал кожаные кожухи, а поверх них штаны, у которых тетя Оля отрезала штанины и зашивала там, где кончались останки ног.
Из подвала Михалыч выезжал так: к тележке сбоку крепился штырь. Он вставлялся в раздвинутые волокна металлического троса. Трос вращался вокруг двух колёсиков с углублениями. Верхнее колёсико крепилось валиком из нержавейки к электромотору возле верхнего порога. Справа от ступенек тянулась вверх крепкая дорожка из плотных досок. Михалыч пристёгивался к канату, нажимал кнопку и конструкция с грохотом выносила его на воздух. Вот как раз к приходу Лёхиному он и выехал из подземелья подышать, покурить и ещё раз подышать свежаком осенним перед доработкой книжного стеллажа, заказанного одним умным мужиком с соседней улицы, у которого уже не хватало места для новых книжек.
– Здоров ночевал, Ляксей! – Подал руку Михалыч. – А чего рожа такая счастливая? На первенстве области победил? Или пять рублей нашел на дороге? Если нашел – гони за портвешком. Себе лимонаду возьми и халвы. Я тожить люблю портвешок закусывать халвой.
– Я сбегаю, Михалыч! – Лёха развернулся и на бегу крикнул. – Мешки наши пока притарань из сарая. В воскресенье копать картошку будем.
Потом они сидели и беседовали «за жизнь». Алексей с бутылками, стаканом и халвой на скамейке, а дядя Миша в своём ящике с колёсами.