Я ничего не должна тебе, мама. Когда материнская «любовь» становится клеткой… - стр. 20

– Ты не уродина! – возразила Маргарита, подойдя сзади вплотную. Она хотела обнять, но снова получила отпор. – Я понимаю, что ты чувствуешь…

– Да ни хрена ты не понимаешь! – взорвалась подруга. – Сидишь тут целыми днями со своими психами и лечишь им про понимание. Но что ты можешь понимать? Тебе даже минимум моей боли не испытать!

– Настя, я слышу, как тебе больно, и мне действительно жаль, что ты сейчас так страдаешь. Ты права, я не могу прочувствовать твою боль точно так же, как ты, и не претендую на это. Но я вижу, как тебя ранит мысль о том, что что-то изменится между нами. Ты для меня важна, даже если моя жизнь приобретает новые краски. Давай попробуем пройти через это вместе, шаг за шагом. Можешь рассказать, что именно пугает тебя больше всего?

– Давай просто закончим на этом? Я сейчас уйду, а ты поступай как хочешь! – Настя попыталась выйти, но Маргарита преградила ей выход.

– Я не могу отпустить тебя сейчас. Я вижу, как тебе больно, и мне страшно представить, что ты останешься одна с этими мыслями. Давай сядем и попробуем найти способ успокоиться вместе.

– Я тебе больше не верю! Вы все меня предали!

– Я не предаю тебя – я борюсь за тебя, даже если ты сейчас в это не веришь. Дай мне шанс показать, что ты не одна.

Настя разрывалась между противоречивыми порывами: вырваться и сбежать от боли – и в то же время жаждала, чтобы Маргарита вцепилась в нее мертвой хваткой, доказав, что она все еще важна. Эти два импульса, словно два зверя в клетке, рвали ее изнутри, и единственным выходом стали эмоции – яростные, неконтролируемые. Маргарита видела знакомый узор пограничного расстройства: страх отвержения, превращающийся в саботаж. «Она провоцирует ссору, чтобы получить подтверждение, что ее не бросят. А потом сама же разрушит все, поверив, что недостойна», – мысленно констатировала она, распознавая механизм расщепления.

– Ты мной воспользовалась, чтобы получить его! А теперь добилась своего, и я тебе больше не нужна! – Слова превращались в лезвия, обесценивающие их дружбу, попытки помочь, саму себя. Маргарита понимала: Настя не лжет. В эти моменты та искренне верила, что недостойна ничего хорошего.

– Я понимаю, что тебе сейчас кажется, будто я тебя предала. – «Она не манипулирует – она так выживает», – с горечью думала Маргарита, зная, что за агрессией скрывается крик о спасении. – Ты вправе злиться, и я не стану отрицать твою боль. Но я не использую тебя – никогда не использовала. Ты для меня не инструмент, а человек, с которым я прошла через многое. Да, мой выбор кажется тебе предательством, но я не собираюсь «заменить» тебя кем-то – ты не заменяема.

– Отстань! Надоела! – Настя попыталась уйти, словесно набрасываясь на подругу, подсознательно надеясь: если Маргарита станет ее удерживать, уговаривать – это будет знаком, что ее любят даже такой. И Маргарита с силой надавила на дверь, не давая ее открыть.

– Я вижу, как ты мечешься между желанием убежать и надеждой, что я тебя удержу. И я держу. Не потому, что хочу контролировать, а потому, что не могу позволить тебе исчезнуть в этой боли одной. Давай просто посидим, даже если ты будешь кричать или молчать. А когда захочешь, расскажешь, почему думаешь, что я тебя предала.

– Хочешь, чтобы я тебе рассказала? Ты, правда, хочешь услышать это?