Я, мой муж и наши два отечества - стр. 42
Садова эти письма, видимо, вдохновляли на ответные чувства, потому что стал он писать чаще и наконец сообщил Наташе, что скоро его снова пошлют в Донбасс, и они увидятся. Но вслед за этим в экспедиции вспыхнул скандал: из Москвы пришло известие, что Ивана Садова, узколицего тщедушного мужичка, исколошматила его могучего сложения жена. Она же послала начальнику Фоменке Наташино любовное письмо со всякими недозволенными интимностями, написанное моим почерком…
Фома, так заочно звали в экспедиции начальника, вызвал «на ковер» мою маму, и та ужаснулась, какому влиянию со стороны вконец «испорченной» женщины Наташи Озеровой подвергается ее невинное и очень скромное дитя, я то есть. Знала бы она, что многие самые сексуально волнительные эпитеты, действующие на чувства Садова, этого старого козла, как его называла моя бабушка, были придуманы не самой Наташей, а мною! Естественно, самой Наташе эти ее – мои письма нравились. Забегая вперед, расскажу, что чувства геодезиста Садова под воздействием битья туфлей с одной стороны и горячих Наташиных любовных признаний с другой, разгорелись. Садов добился своего перевода в Донбасс. И примерно через три четверти года у помощницы геодезиста Натальи Озеровой родились очаровательные девочки-двойняшки.
Ну а моя мама с целью уберечь меня от влияния сексуальной Наташи буквально на следующий день после вызова Фомы переехала со мной и Бабушкой на новое место, называемое Куток, в хату чуть «тронутой» Марии Курочки. Куток – по-русски угол – представлял собой луг, образованный излучиной реки Горелый пень. В Кутке было всего восемь хат, и почти все их обитатели носили фамилию Курочка.
Хозяйка наша тетя Маруся Курочка, проживавшая одна в просторной хате-мазанке с широкой прихожей, которая делила все жилье на две половинки, была единственным потомком большой работящей украинской семьи.
Всю семью в тридцатые годы выгнали из их родной хаты и в чем были, с детьми и старой бабушкой усадили на тряские телеги и погнали на север. Юную Марию посчитали дурочкой: когда из стоявших в хате сундуков выхватывали расшитые рушники, спидницы, свитки, она сняла с себя свою любимую вышиванку, скинула с ножек новенькие чоботы и все это с детской улыбкой протянула ворвавшимся в их хату краснорожим дядькам… «Дурочку» не тронули. И еще оставили в хате доживать ее больного трясучкой старого деда, который когда-то служил в царской армии и за службу свою не единожды был награжден медалями и крестами…
В горнице, которую тетя Маруся отдала нам, по всем трем стенам висели старинные застекленные иконы, а в самом переднем углу горницы под иконой Богородицы с Младенцем красовалось раскрашенное большое деревянное яйцо – подарок самого царя Николая II. Иконы висели и на стенах Марусиной половины дома, которая была намного меньше нашей. В нашей комнате-горнице помещались три кровати – Мамина, Бабушкина и моя, было два больших стола, и широкая дубовая лавка вдоль противоположной от входа стены. Горница служила еще и конторой Маминой геологоразведочной партии. Придвинутый к лавке стол вечно завален был рулонами с геологическими картами, папками с описями месторождений и отчетами. Здесь же, за этим столом, Мама – начальник – принимала геодезистов, бурмастеров и рабочих с их проблемами, здесь же, когда мы оставались одни своей семьей, рулоны и папки сдвигали в один конец стола и ставили глиняные миски с борщом и кашей. А за вторым, небольшим столом лежали мамины тетрадки с ее творческими записями: набросками романа с красивым названием «Журавль в небе» и стихи, которые она писала в редкие свободные от работы часы и минуты. За этим же столом, придвинутым к окошку, смотрящему в сторону реки Горелый пень и большого заброшенного яблоневого сада, я делала свои уроки…