Я – из контрразведки - стр. 9
– Я плохой христианин, Господи, – печально и тихо начал он, – я плохой человек, я дерьмо, всплывшее в пене революции и анархии, но я хочу сделать последнее усилие над собой и послужить правому делу. Прими мя, Господи, ибо путь мой во мраке и нет у меня сил.
Потом он вернулся на два квартала назад и свернул направо, на Фурштадтскую. Нужный дом был почти у самого Таврического сада, на правой стороне. Крупенский скользнул взглядом по особняку напротив и увидел балкон и вспомнил горько и болезненно, что этот балкон ведет в квартиру Павла Григорьевича Курлова – благодетеля и отца-командира. Здесь революционеры арестовали Курлова, отсюда его доставили в Государственную думу. Ах, сколько же раз в невозвратно счастливые времена в уютном кабинете хозяина приходилось бывать, часами беседовать и строить планы. Нет, они, конечно, не мечтали повторить грандиозный замысел Судейкина и Дегаева, они не собирались «организовать» революцию, а потом подавить ее и взойти по трупам казненных к вершинам славы. Но, видно, приснопамятный Зубатов, хотя этого и не признавали, что-то все же перевернул в душах даже самых заскорузлых розыскников. Его опыт с рабочими сообществами, его метод внедрения полиции в общественные и революционные движения был как высверк молнии во мраке тупой полицейской ночи. Зубатов погиб, но семена пали на благодатную почву.
– Знаешь, Володя, – сказал как-то Курлов, – вот уйдем мы, старики, придет черед молодых… При вас сменится власть. – И, поймав изумленный взгляд Крупенского, добавил: – Я не оговорился, Володя, трон в России не вечен, революция на носу, и она будет, хотим мы того или не хотим. Ты слушай: все пройдет, а тайный политический розыск пребудет вовеки! Несть властей без оного!
…Крупенский вошел в парадное и поднялся на третий этаж. Постучал. Открыл небритый, похожий на вышибалу третьеразрядного парижского борделя человек в засаленном халате, с чубуком в кулаке, сказал хриплым басом:
– Ежели насчет расчету за вывоз помойки, то я сполна. Извольте справиться в домкоме.
– Моя фамилия – Русаков, – назвал Крупенский свой служебный псевдоним, сразу же узнав Раабена.
– Входи, товарищ, – сказал Раабен и захлопнул дверь. – Значит, мы с вами, товарищ Русаков, поедем в столицу республики Советов – город Москву, где теперь обитает наше родное советское правительство, то есть сов-нар-ком. Предвкушаю – и потому счастлив, – он яростно потер ладонь о ладонь.
– Может быть, гаерничать не стоит? – хмуро спросил Крупенский, вешая пальто на оленьи рога.
– Ладно, давайте серьезно, – кивнул Раабен. – Деньги у вас есть? А то второй день не пимши, не жрамши. Жуть!
– Вот сто рублей, – сказал Крупенский. – Отправляйтесь на вокзал и купите два билета во втором классе до Москвы. На обратном пути – достаньте перекусить и водки. Я подожду здесь. Как у вас отношения с соседями? С властью?
– Тихие… Пару раз сажали, да улик нет: выпустили.
– Значит, у них закон?
– В горячие моменты они не церемонятся… – поежился Раабен. – Вон, Леня Канигиссер прибил Урицкого, председателя Губчека. Так они человек сто в одночасье порешили.
– Почему вы так разговариваете? – не выдержал Крупенский. – Вы офицер или извозчик?
– Извините, привык, – развел руками Раабен. – А знаете, Канигиссер зря погиб… Я ведь обеспечивал терракт. Накануне беседовал с мальчиком. Ему всего двадцать лет было. Он стихи писал: «Балтийское море дымилось и словно рвалось на закат, балтийское солнце садилось за синий и дальний Кронштадт». Погиб Урицкий – невелика потеря для России, а тут, может быть, новый Лермонтов погиб… Ну, я пошел. Вернусь – постучу два раза, вот так… Не перепутайте. Документы у вас в порядке?