Я есмь дверь… - стр. 5
Ответственный работник достал из кармана френча украденный сребреник и взял его на зуб. Тот поддался, вкус был металлический, похожий на кровь. Баскаков хмыкнул, сунул его назад в карман и засобирался, скрипя сапогами. У Флории было его «лежбище»: все, что он крал, не тащил на место проживания, а прятал в коммуналке у этой барышни. Крал он в наркомате, где состоял в членах проверочной комиссии – бригады, которая регулярно совершала набеги на еще существующие точки частной торговли. Все это тащил к Флории, которая любила жизнь и страстно ему отдавалась.
У нее за тяжеленным шкафом была ниша. Буржуи, похоже, когда-то там хранили свои ассигнации. Туда-то он и прятал серебро, а Флории говорил, что там его личное оружие. Он знал, что эта дама оружия боится, да и шкаф в одиночку ей было подвинуть не под силу. При всей своей духовной закаленности, она была тщедушной. Вероятно, маркитантки и поэтессы другими и быть не могут.
Выходя из наркомата, Баскаков козырнул дежурному и зашаркал по Первомайской. Он был в портупее и со знаком ГТО на груди.
Знак был, правда, не его, а выменянный на пять патронов для нагана, но он был серебряный и с яркой морковной эмалью. Ответственный работник шел в сторону красных ворот, а Ваал, оттиснутый на монете, почти две тысячи лет гулял по свету и ощутил тысячи рук, и тысячи раз его прикусывали, тем самым становясь исполнителями его воли, а значит становясь готовыми предать все то, что было им дорого. Но вот сегодня, в этой новой стране и в руках его нового прислужника, все было как-то неубедительно. Этот его новый раб выменял его с утра за мешок серой муки у какого-то родственника – изымателя ценностей.
Было понятно, что тут нужен новый подход, ибо у этого ответственного работника вообще ничего не было, что можно было предать: ни учителя, ни друга, ни родины, ни флага. Но древние боги знали природу человека такого типа. Из них можно было сделать клеветников и доносчков – всех тех, кто разворачивал общество на самопожирание. Все будут там, кто преисполнен сребролюбием, этим тяжелым недугом души и мыслей. Как бы не потерять и приумножить? Но вот только это серебро – окаянное, и оно есть отрава для души и плоти.
На общей кухне воняло керосином вперемешку с перегретым растительным маслом и непонятной природы жиром. А бабы, как привидения, махали в тумане руками и матерились, как уличные сапожники. Флории среди них не было, что означало, что картошка уже готова. Дверь в ее комнату была перекошена и поддалась не с первого раза. Флория подскочила к нему, звеня бигудями. Она была в халате цвета государственного флага, с утянутой донельзя талией и, судя по блеску глаз, все еще без трусов и на все готовая. Она пропела в своем стиле: «Я приду, когда вечер наступит».
Флория была не одна за столом, над сковородкой склонилась женщина. Баскаков тут же отметил, что барышня была недурна собой и на фоне Флории имела аппетитные формы. Она мгновенно представилась Лаймой, служительницей Мельпомены и кем-то, он так и не понял кем, из Мариинского театра. Она с театром в Москве и зашла в гости к старинной приятельнице. Дамы из солдатских кружек пили какую-то настойку грязно-бурого цвета с дурным запахом. Дама, похоже, быстро уходить не собиралась, и стало понятно, что визит за шкаф придется отложить. Эта приятельница, похоже, очень любила хвастаться. Но собой удивить не получалось, а потому она хвастливо повествовала о своей сестре по имени Ольга, которой оказывал знаки внимания сам Сережа Киров. Это Баскакову было совсем неинтересно, и он откланялся, не отведав картошки и не испытав жарких объятий поэтессы-маркитантки. А вот Ваала кое-что заинтересовало: он увидел нечто интересное для своих будущих превращений и испражнений. Это для людей реально всегда тайна, а для богов тайн не бывает.