Высшая степень обиды - стр. 42
- Мама… мне нужна работа. Бакалавриат «лингвистика» дает возможность работать в восьмидесяти трех профессиях. Если отсеять те языки, которые я не изучала, то и… двадцать пять – не меньше. Я даже готова опять в школу! Ну не могу я вот так – на полном довольствии и безо всяких обязанностей. У меня до фига много времени на мысли. Вчера я весь день думала.
- Действительно… удивительная способность, - пробормотала мама, отворачиваясь к плите, - целый день… надо же. Нет, чтобы с утра, или только в обед.
- Это не шутки, все серьезно, мама. Сегодня ночью я была с Виктором, - легла я лбом на руки, сложенные на столе. Бормотала уже оттуда: - Всего… сколько тут прошло? Бывало - ждала месяцами. Потом они перестали ходить так далеко и все равно это недели… и ничего подобного. А сегодня мне приснилось, и я кончила. А потом мне хотелось выть, орать и рвать его на части! С-скотина… Я думала - тут станет легче, ага! Просто безумно больно, мам, и просто отчаянно его не хватает! - задохнулась я и часто задышала, стараясь, чтобы до слез не дошло. Вскинула глаза на маму.
Она замерла... и опять отвернулась и кивнула, не отрываясь от плиты и помешивая молочную кашу, чтобы та не пригорела.
- Тоска… так бывает. Потерпи немножко. И плачь, если хочется, не запирай слезы в себе – будет только хуже. Хотя, я вижу… Зоя, - обернулась она ко мне и вдруг улыбнулась… хитренько: - Так себе, конечно, вопросик… а ты когда-нибудь спрашивала его – а как они справляются с этим там – на лодке? Женщин же нет…
- Нет, - подтвердила я, ощущая внутри приятные отголоски чего-то такого... И даже догадок строить не нужно было. Это было удовольствие знать, что Усольцев сейчас не с этой…, а в море.
- Ну, мам, - улыбнулась, - как-то же справляются? Сами, самостоятельно. А у американцев, говорят, есть штатный инвентарь – резиновые куклы.
- И ничего такого в этом – забота о людях, - не согласилась она.
А я вспомнила вдруг, как Усольцев первый раз тянул из-под подушки к себе в чемоданчик мою ночную рубашку. Когда я удивилась, удивился в свою очередь и он:
- А на что, я, по-твоему, должен… любоваться?
- На фотографию? - пырхнула я.
- Это само собой, - чмокнул он меня и дохнул в ухо: - Только она Зойкой не пахнет. Дурочка… я не маньяк, - и оставил меня, стал собираться дальше, отвернувшись и договаривая: - Бывает, накроет... Особенно, если понервничаешь.
Я помнила этот разговор и свою дурацкую улыбку тогда, потому что так живо представилось - после трудного дня вся лодка… в каждой офицерской каюте… и все сопят и дергают. А уж если весь экипаж... Внутри все тряслось от еле сдерживаемого смеха. Но ему я этого не показала, а потом оно прошло, потому что я поняла, как он сказал это «понервничаешь»… И отвернулся. Не просто развлекаются. А что тогда? Спасаются так, что ли?
Дети, конечно, не слышали этот разговор, а если бы и услышали, то тогда еще ничего не поняли бы. Но то, что, уходя даже в маленькую автономку, папа в обязательном порядке кладет в свои вещи мамину рубашку, очевидно, было замечено. И может, спросили его об этом и он как-то объяснил, но не так, чтобы всю правду? Но, когда мальчикам было по одиннадцать и они уезжали в детский лагерь в Геленджике, Ромка потянул мою рубашку к себе в сумку. И ответил мне, будто не понимая - чего это мама тупит: