Высоцкий. На краю - стр. 41
– Ребята, мне обидно за Пушкина. В массовом сознании он – памятник на одноименной площади. А в моем представлении Александр Сергеевич – личность очень светлая и внутренне радостная. Пушкин в широком смысле – это смеющийся гений. На фоне достаточно трагичных фигур русской литературы – унылой и скорбной… Да-да, – Андрей Донатович подчеркивал, чуя зреющий ропот, – унылой и скорбной, Но даже само имя «Пушкин» заставляет улыбнуться. А у нас читают из Пушкина лишь «Клеветникам России» и превращают его в сурового и строгого ментора. Делать из него «охранителя» – простите, противоречит самой природе Поэта… Ведь настоящий литератор – нарушитель. Писатель обязан переступать запретную черту. И не поучать, а сострадать…
Близкие к Высоцкому люди говорили, что «Володина культура и то, что под конец можно назвать его эрудицией, – это заслуга Синявского. Ни от одного человека Володя не воспринял так много, и никому он так не доверял…
Преподаватели специальных дисциплин в Школе-студии были особой кастой. Среди них выделялась Елизавета Григорьевна Волконская-Никулина. Кто же еще мог преподавать «манеры», как не настоящая графиня, представитель древнего рода? Статная, породистая дама – в старинных украшениях, руки в перстнях. Ее сравнивали с Идой Рубинштейн с известного портрета Серова, чуть постаревшую и поседевшую. Коротко стриженная, нос горбинкой, длинные пальцы, папиросы «Беломор». Остроумная, элегантная. «Мальчишки млели. Мы восхищались», – не скрывала Тая Додина.
Она замечательно с ними общалась, в стиле доброжелательной иронии. Как войти в комнату, как подойти к женщине, как отодвинуть стул, сесть за стол. Учила мелочам, но очень важным мелочам, почти утраченным. На первом же занятии Волконская предупредила:
«Сколько ни пытайтесь, дворян из вас не получится… Дело не в том, как вы будете ходить, садиться, вставать, а во внутренней культуре». Присмотревшись, посоветовала Высоцкому: «Володя, не пытайтесь делать из себя графа, постарайтесь стать Высоцким, может быть, тогда у вас и появится благородство».
А вот преподаватель вокала, профессор Сарычева, изначально на Высоцкого рукой махнула, не находя в нем никакой «голосовой перспективы». Укрепляя ее уверенность, он предпочитал появляться на ее «парах» с закутанным горлом.
Педагоги понимали, что Высоцкому дано. Но в то же время, вспоминая студентов набора 56-го года, профессор Виталий Виленкин считал, что Высоцкого они все проглядели.
На одном из семинаров по эстетике Радомысленский пригласил студентов поразмышлять на тему «Актер и человек». Высоцкий решил поерничать:
– Вениамин Захарович, а если не так, а «Актер, но человек»?.. Ну, то есть я только хотел сказать, что и актер человек.
У «папы Вени» с юмором было все в порядке. Он улыбнулся:
– Высоцкий, у вас в дипломе (если все окончится благополучно и вы его получите) будет написано – актер драматического театра и кино, а вы – неисправимый сатирик.
С этим курсом Массальский с самого начала допустил ошибку, считал Иван Михайлович Тарханов. Он решил, что талантливым людям не стоит тратить время на этюды, которые несут в себе известную долю надуманности, вымученности. И он заставил их сразу делать отрывки, сцены.
Таисия Додина отчетливо помнила первые пробы: «Сцена была такая: Володя – домоуправ, а я приходила жаловаться – не работал водопроводный кран. Я жаловалась, а он звонил. Я просила, а он не замечал…»