Встречи и расставания - стр. 56
– Зойка?.. Ты, что ли?
– Я, – смешливо сузила глаза, стояла, маня широкими бёдрами, Глеб даже заволновался: а вдруг Павлик изменит. Но тот был верен Наташке.
– Молодец, выросла, – поощрил он, исчезая в полумраке коридора.
– Вот такой у меня друг, – поторопился перехватить инициативу Глеб. – Старший инженер. Начальник, к тому же влюблённый. – Расставил точки над и, чтобы у Зойки не было сомнений. – А меня зовут Глеб, и я не начальник и не влюблённый ни в кого.
– Так уж и не влюблённые, – жеманно отозвалась та и застыла, прижавшись остренькими лопатками к косяку. – Как ни городской, так обязательно свободный.
– Зоечка, клянусь. Хочешь, на колени встану…
Глеб подогнул ногу.
– Да ладно уж.
Она повела плечиками, выдвинулась на крыльцо, опустила ладонь на перильца, и Глеб осторожно и как можно ласковее положил сверху свою ладонь.
Её рука дрогнула, но осталась на месте, и он ощутил нечто нежное, тёплое и волнующее. Склонился в её сторону, ещё больше пьянея от запаха, тепла, желания и прикидывая, как удобнее попробовать поцеловать, но Зоя вдруг резко развернулась, притопнула каблучками и, прыснув, убежала в дом.
Глеб огорчённо вздохнул, спрыгнул во двор, энергично прошёл к воротам, выглянул за них, стараясь отвлечься и погасить жар:
– Хороша…
Подумал, что так, вероятно, чувствовал себя и молодой Пушкин, заигрывая с деревенскими девками.
И бодро вернулся в дом…
Свадьба уже шла по накатанному, когда о молодых вспоминают только ради очередного тоста, все живут своим, и кто уходит, кто приходит, уже трудно заметить, главное, успевать выпивать за молодых, за их родителей, друзей и знакомых. И, как Глеб ни хотел скорее уединиться где-нибудь с Зоей, ничего не получалось. А что было в эпилоге свадебного застолья, он уже припомнить не мог…
Утром долго пытался понять, где он.
И почему лежит поперёк кровати.
И в конце концов, чья эта кровать.
– Вставай,-подымайся, боец, – раздался голос Фёдора Никитича. – Пошли голову поправлять.
Похлопал весьма ощутимо по плечу шершавой тяжёлой ладонью и вышел из комнаты.
Глеб спустил с кровати ноги, потряс головой.
Было состояние весёлой невменяемости: только что вышел отсюда весёлый папа Павлика, комната весело подкруживалась, такими же весёлыми были одежда, с которой он никак не мог справиться, и сидящие за столом. Угрюмостью отличался только Павлик. Потому что он никогда не похмелялся. Не мог. И поэтому единственный из любой честной компании умудрялся болеть долго и серьёзно.
– Поправься.
Рюмка, протянутая Фёдором Никитичем, тоже оказалась весёленькой: никак не хотела даваться в руку, но куда ей – общими с Фёдором Никитичем усилиями Глеб опрокинул её в рот и огляделся.
Невесты и жениха не видно.
Мать Павлика, строгая и молчаливая, как и подобает учителке, в коричневом платье с кружевным белым воротником, собрала на другом конце стола возле себя женщин.
Здесь – они с Никитичем, скучный Павлик, вчерашний мужик без зубов и амбал, смутно что-то напоминающий.
Там – Ольга Захаровна, толстушка вчерашняя, то и дело поглядывающая на Глеба, какие-то бабушки, тётки…
И ни одной подружки.
А ведь, кажется, вчера было что-то волнующее…
Глеб напряг извилины и, то ли опохмелка помогла, то ли память вернулась: кого-то он вчера провожал…
И целовал.
И даже за воротами стояли близко-близко.