Встречи и расставания - стр. 52
– Успели, – довольно выдохнул тот и уткнулся в иллюминатор.
В отличие от друга Глеб терпеть не мог высоты, предпочитая изучать табличку с предупреждающими «Не курить! Пристегнуть ремни», пассажиров, стюардесс, если они были, и просто дрожащий пол. Лучше всего он чувствовал себя на земле, перед взлётом и сразу после посадки. Но об этом не знал даже Павлик, единственное, что тот отмечал в полётах, ещё большую болтливость Глеба. Вот и сейчас Глеб засыпал товарища вопросами:
– Паша, а меня там ждут? А то явлюсь нежданно-негаданно, твоя сестра – ах, жених – в шоке, подружки – в восторге, все – вокруг меня, свадьба сорвалась…
– Не трепись, – оборвал Павлик.
– А если серьёзно? – уточнил Глеб.
– Ждут, ждут, – с неожиданной улыбкой отозвался Павлик и пояснил: – Батя просил, чтобы ты приехал.
– О, старикам я почему-то нравлюсь, – произнёс Глеб, глотая слюну, и добавил, пытаясь перекричать взревевшие двигатели: – И старушкам. А вот красавицам юным…
– Слушай, Глеб, а чем тебя Настя не устраивает? – неожиданно спросил Павлик. – Сходитесь, и беситься перестанешь.
– Та-ак, – протянул Глеб. – Значит, женщина – это всего лишь средство от бешенства.
– Ты понимаешь, что я имею в виду, не утрируй.
Самолёт вздыбился и стал набирать высоту.
Их вдавило в сиденья, и поданные стюардессой леденцы по имени «Взлётные» стали основной заботой. Согласно всеобщему мнению, именно подьём – самый опасный режим для самолёта, и Глебу казалось, что время замерло, что он так и не дождётся, когда натужный рёв сменится успокаивающим гулом ровного полёта. У него тогда сразу улучшалось настроение, он начинал оглядывать пассажирок, задевать стюардесс и, если полёт был длинным, попивать газированную или минеральную воду мелкими глоточками, с перерывами и задумчивым перекатыванием аэрофлотского бокала в ладонях. А ещё он становился, как самому казалось, очень остроумным, но вот использовать это остроумие практически никогда не получалось, потому что большинство пассажиров предпочитали полёт молчаливый, в дремоте или чтении. Поднимаясь по трапу, Глеб всегда мечтал о прекрасной соседке, с которой даже в минуты катастрофы (не дай Бог! случилась бы) было бы нестрашно, взявшись за руки или даже лучше – крепко обнявшись, выживать. Но увы, ни прежде, ни сейчас такой соседки не оказалось: слева сидел невозмутимо прилипший к иллюминатору Павлик, справа, через проход, – мужик, нагло вытянувший ноги в больших унтах и явно настроившийся всхрапнуть.
Наконец самолёт выровнялся.
Глеб перегнулся к Павлику, продолжил:
– Нет, друг Паша, мой идеал – это нечто божественное, нежное, непорочное. Это – вдохновитель, катализатор…
– Аккумулятор, – вставил Павлик. – Или, ещё лучше, генератор.
– Фу, как ты всё опошляешь.
– Ты лучше взгляни, какая красота под крылом! – Павлик отстранился, великодушно предоставляя Глебу возможность выглянуть в иллюминатор.
– Благодарствую. Я и так прекрасно представляю, как выглядит снежная равнина.
– Это Байкал, а не равнина.
– Всё равно снежный. Лучше бы ты разглядел ту девушку, в троллейбусе. Интересно, как её могут звать. Светлана. Или Наташа… А может, Виолетта…
– Жорета, – буркнул Павлик.
– Жорета? Такого имени нет.
– А ты что, все имена мира знаешь?
– Один – ноль, – поднял руки Глеб, отмечая, что режим работы двигателя изменился. – Там берег ещё не виден? – спросил он.