Всё о Манюне (сборник) - стр. 72
– Аааааа, – вопил папа, – женщина, что ты наделала!
Мы отпрянули от двери очень вовремя, потому что в следующий миг папа выскочил из ванной комнаты и промчался мимо нас на предельной для человеческих возможностей скорости. Но мы не растерялись, побежали следом и застали отца в позе жертвы цирюльника перед большим зеркалом в спальне. И смогли, наконец, оценить по достоинству мамин бесспорный парикмахерский талант – ничтоже сумняшеся, она постригла отца под горшок. То есть как под горшок: спереди у папы прическа не изменилась – те же зачесанные набок пряди и актуальные по тем временам бакенбарды, а вот сзади вместо обещанного сантиметра мама убрала целых пять.
– Агрррххххххх! – бесновался перед зеркалом папа. – Женщина, что ты со мной сделала?! Как мне завтра в таком виде ехать в Ереван?
– Можно в крайнем случае побрить тебя наголо! – Мама благоразумно заперлась в ванной и выкрикивала предложения из-за двери.
– Какое наголо, ты издеваешься надо мной? – делал попытки биться головой об стенку папа.
– Можно надеть водолазку и натянуть ее высоко на затылок, – не унималась мама, – или замотать шею шарфом. Имеешь право, может, у тебя горло болит!
– Двадцать градусов на улице, какая водолазка, какой шарф? – проорал папа и отпрянул от ужаса, снова поймав свое отражение в зеркале. – Боже мой, на кого я стал похож!
– На Емельяна Пугачева! – вспомнила я картинку, увиденную в какой-то книге. – Хотя нет, вроде у Пугачева волосы сзади были длинные. Но зато борода торчала колом, – поспешно добавила я, видя выражение лица отца.
– Агррррхххххх, – рычал папа, – агррррх!
Мы с сестрами малодушно отступили в нашу спальню и заперлись там, оставив маму на растерзание отцу.
Следующим утром, пока мы ехали забирать дядю Мишу и Маню, мама позвонила Ба и предупредила ее, что у папы неудачная прическа и лучше делать вид, что ничего не случилось.
– Ну что ты говоришь, Надя, и бровью не поведем, – заверила ее Ба.
Поэтому, когда мы подъехали к дому, все семейство в полной боевой готовности выстроилось вдоль забора – во главе отряда стояла Ба, рядом топтался дядя Миша с пайком на роту солдат. Отряд замыкала празднично одетая и немилосердно причесанная Маня. Семейство фальшиво улыбалось навстречу нашей машине и всячески делало вид, что не в курсе произошедшего.
– Твоя мать уже все им рассказала, – буркнул папа.
Когда он вылез из машины, чтобы помочь дяде Мише убрать вещи в багажник, у наших друзей вытянулись лица.
– Обкорнала-таки, – дипломатично заметил дядя Миша.
– Увы, мой бедный Йорик! Я знал его, Горацио… – расхохоталась Ба.
– Юрик-Йорик, – заплакал дядя Миша.
– Еще одно слово, и я уеду без тебя, понял? – вызверился на своего друга папа.
– Молчу-молчу, – дядя Миша утер слезы, – поехали.
Все семьдесят километров до города Красносельска мы с Маней пели. Раз двадцать прокрутили весь репертуар нашего хора – начиная с «Бухенвальдского набата» и заканчивая комитасовским «Крунком». Дядя Миша все семьдесят километров прохрапел в такт нашему пению. И только по окаменевшему затылку моего отца было видно, что пение наше ему осточертело.
Наконец он не выдержал:
– Девочки, вы помолчать хоть чуть-чуть можете?
– Нет, пап, – отрапортовала я, – если мы перестанем петь, нас мигом укачает.
– Я губную гармошку взяла, могу вам что-нибудь наиграть, – предложила Маня.