Всё о Манюне (сборник) - стр. 71
А однажды он демонстративно сломался в километре от въезда в наше горное ущелье и завелся только тогда, когда вымазанный мазутом и грязью дядя Миша проорал ему под капот: «Если ты сейчас же не заведешься, я больше никогда не сяду за твой руль!»
– Кха, – испугался Васидис, – кха-кха!
– Захрмар! [6] – выругался дядя Миша. – Чтоб у тебя аккумулятор сел! Чтобы твой двигатель захлебнулся и сдох в страшных мучениях! Чтобы рабочий объем твоих цилиндров оскудел до одного литра! Чтобы всю оставшуюся жизнь ты ездил только на первой скорости и исключительно задним ходом!
– Вннннн, – обиделся Васидис и, не дожидаясь своего хозяина, рванул домой. По крайней мере дядя Миша утверждал, что еле успел запрыгнуть в кабину и пальцем не прикоснулся к рулю все пятьдесят километров обратной дороги.
Так что если дяде Мише предстояла поездка в какой-нибудь другой район Армении, то он благоразумно уезжал или на попутках, или рейсовым автобусом. А Вася преспокойно балбесничал на заднем дворе Дядимишиного дома.
– Ну и наглая у тебя рожа! – ругалась каждый раз Ба, когда шла мимо Васидиса в погреб.
В ответ Васидис пренебрежительно молчал. Женщин он считал рудиментарным явлением антропогенеза и брезгливо игнорировал факт их существования.
Когда Ба узнала, что меня везут на прием к именитому отоларингологу, то очень обрадовалась.
– Возьмите и Маню с собой, – попросила она моего папу, – пусть заодно этот хваленый отоларинголог и ее посмотрит.
– Ура! – закричали мы с Манькой. – Мы едем в Ереван!
– Нужно собрать вам в дорогу припасов, – озабоченно пробубнила Ба.
– Мам, я тебя умоляю, – заволновался дядя Миша, – не более чем три бутерброда на человека, соберешь снова провизию на целый полк – не возьму!
– Курочку запеку, – с нажимом сказала Ба, – а будешь выступать, еще и борща с собой в термосе дам! Ясно?
Дядя Миша приговоренно махнул рукой – делай что хочешь.
Выехать мы должны были ранним утром в четверг. А в среду вечером случилась катастрофа.
Папа решил чуть-чуть подкоротить волосы на затылке.
– У тебя все в порядке с прической, – отговаривала его мама.
– Всего сантиметр, – папа протянул ей огромные портновские ножницы, – совсем чуть-чуть, а то я оброс, выгляжу как баба! Не ехать же мне в таком виде в Ереван. Тебе что, трудно?
– Ладно, – вздохнула мама и повела отца в ванную комнату, – давай посмотрим, что тут можно сделать. Дети, – обернулась она к нам, – нука выйдите отсюда, и так нечем дышать.
Мы выскользнули за дверь, но не стали далеко уходить, а, затаив дыхание, принялись подслушивать.
– Сантиметр, не больше, – увещевал папа.
– Не вертись, – шипела мама, – ну зачем ты головой дернул? Сейчас придется снова подравнивать!
– Это не я верчусь, это ты не умеешь стричь!
– Не нравится – стриги сам!
– Жена! Это сантиметр? Ты хочешь сказать, что это сантиметр?!
– Ну, может, два, – огрызалась мама. – Можно подумать, сантиметр что-то решает. Не оборачивайся к зеркалу, потом посмотришь!
– Может, я еще в парикмахерскую успею? – Папа сделал попытку вырваться.
– Куда? Смотри, который час! Парикмахерская давно закрыта. Лучше помолчи, не отвлекай меня!
Папа замолчал. Минут пять слышно было только щелканье ножниц.
– Ну вот, – наконец сказала мама, – вроде как получилось, можешь посмотреться в зеркало.
– Сейчас, – сказал папа. Воцарилась минутная тишина, а потом раздался леденящий душу вопль. Так мог орать только пронзенный охотничьим копьем вепрь. Так могла оплакивать погибшего в первобытных болотах мамонтенка его безутешная мать.