Все имена птиц. Хроники неизвестных времен - стр. 41
– Еще маслята хорошо, – сказал сэконд. – Сопливенькие такие… а за бугром нормальных грибов нет совсем, какая-то, извиняюсь, дрянь в жестянках, тинз, совсем есть невозможно, безвкусная, как резина, веришь, нет?
– Угу, – сказал Вася и выудил еще одну шпротину. Положил на хлеб, полюбовался… – Вернемся к Бабкину, ага? Он вообще когда двинулся?
– Ну, он всегда психованный был. – Сэконд задумался, покачал в руке стакан. – Чуть не по нем, сразу в морду. Он в порту, в канадском, подрался, еле разняли.
– Где, на погрузке?
– Ага. С индейцем каким-то. Еле растащили. Тот Бабкина оскорбил, Бабкин на трапе как раз стоял, с вахтенным трепался. Ну и…
– Чем оскорбил, конкретно?
– Валите, мол, отсюда… Ну, гоу эвэй, гоу эвэй… Такой себе индеец, хуже бичей наших, в порту все время ошивался, сигареты стрелял. А тут ни с того ни с сего руками машет, на Бабкина орет, кроет его. На самом деле я тебе скажу, не любят наших. Даже пролетарии не любят. Даже нацмены. Соберутся и давай крыть. Рашн, гоу хоум, все такое… Мы с ними как с людьми, а они тут же в морду. Третий на берег запретил сходить – провокаций боялся.
– Понятно, – сказал Вася. – Гоу эвэй, значит…
– Им кричали с берега, уходите, мол, а они, дурачки, решили, что это провокация американская. А здесь, видишь, с Бабкина соскочил и пошел себе. Но я про такого, Лена Сергеевна, первый раз слышу! Видно, эндемик.
– Эндемик, да. Мне, Вася, не нравится вот это твое пьянство на работе. Вот это твое пьянство мне не нравится.
– А с такими иначе нельзя, Лена Сергеевна. Он бы замкнулся в себе, хрен чего узнаешь. Гордый. Гонор у него. А так все понятно. Гоу эвэй. Индейцы. Что будем делать, а?
– Капитана под суд, – мечтательно сказала Петрищенко.
– Ну снимут его в ближайшем порту, это уж точно. А нам-то что делать? Я вот, Лена Сергеевна, все, что по Канаде есть, поднял. Ни фига не понятно. В Институт США и Канады надо звонить, в Москву. Лещинский даст добро, сразу и отзвоним.
– Что у нас вообще по «Мокряку» есть, Вася?
– Ну, зерновоз. Самый крупный зерновоз в истории кораблестроения, между прочим. Кто у нас на зерне живет, Лена Сергеевна?
– Головня и спорынья, – механически ответила Петрищенко.
– Да, еще мыши, долгоносики всякие. Из наших кто?
– Ни разу такого не слышала. Говорят, при Хрущеве один раз юм-кааш к кукурузе прицепился. Тогда много кукурузы закупали, на зерно. Но по-моему, врут.
– Хрен его знает, Лена Сергеевна, может, и не врут. Тогда с доступом еще хуже было, все секретили. Что там делалось, непонятно. Хрен с ней, с кукурузой, а вот на пшенице кто сидит?
– По-моему, никто, Вася. Пшеница – поздняя культура. Особенно мягкие сорта.
– Кто-нибудь универсальный может сесть. Нет?
– Ну, в принципе, может. – Петрищенко задумалась. – Какая-нибудь мелочь. Дух плодородия там… У тебя, кстати, Вася, диплом по малым народам, нет? Как раз по палеоазиатам. Какие у канадских индейцев духи плодородия?
– Не знаю, смотреть надо. Ничего себе мелочь! Америкосы вообще самые паскуды. И с вывихом каким-то, все палеоазиаты с вывихом. Я бы чего сделал? Нагнал бы народу побольше, кольцо бы замкнул и гнал бы его, тварюку эту, пока не вытолкнул в нижний мир.
– Откуда народ брать, Вася? Кого брать? Белкину?
– Лещинский что, совсем дурак? Понимать же должен.
– Понимать-то он понимает. Только над ним тоже начальство есть. Оно, Вася, страшнее индейских духов плодородия. Вот он и тянет до последнего.