Все имена птиц. Хроники неизвестных времен - стр. 43
Розка посидела еще с минуту, поджав под себя ногу. Потом встала и подошла к круглому зеркалу рядом с вешалкой, вытащила из рукава зеленого пальто розовый японский платочек с золотой ниткой и повязала его на шее бантом, после чего изящно облокотилась о вешалку и поглядела в зеркало. Она попробовала выглядеть загадочно и томно, но получилось как-то неубедительно, вдобавок она отчаянно напомнила себе котенка из Катюшиного календаря.
– Очень приятно, шевалье, – томно произнесла она, улыбаясь и расправляя рукой концы шарфа, – позвольте выразить вам… выразить вам…
– Роза, – произнесла Петрищенко с отвращением, – что это ты делаешь?
– Опять наш? – Вася прикрыл глаза и на какое-то время замолк, что было непривычно и страшно, потом так же, с закрытыми глазами, полез в карман за «Беломором», и Петрищенко, которая, вообще-то, в кабинете курить не разрешала, на сей раз промолчала.
За окном дул ветер, на ярко-синих волнах блестели белые гребни, и даже отсюда было видно, какое оно, это море, холодное.
– Как Лещинский? – спросил Вася на всякий случай.
– Уже даже и не кричит, – ответила она печально.
– Он хотя бы помощь какую даст?
– Говорит, даст.
– А вы этого видели? Ну, этого…
– Видела, – вздохнула она. – Лещинский на машине отвез. На своей.
– Точно наш?
– Куда точнее, Вася.
Она прислушалась к себе. Там, где раньше сидел противный, гложущий страх, сейчас была пустота. Когда я перестала бояться? – подумала она. И почему?
– Хотя бы известно кто?
– Человек, – устало сказала она. – Александр Борисович Бескаравайный. На стадионе его нашли, на беговой дорожке. Поздно вечером. Практически ночью. Там по вечерам всякие любители бегают, они его и нашли.
– Ноги? – деловито спросил Вася.
– Да.
– В порту работал?
– На метеостанции. Такой… По всему, немножко с приветом.
– А что он делал на стадионе?
– Бегал. Каждый вечер. Каждый вечер на стадионе.
– Это который «Трудовые резервы»?
– Да.
– Понятно, – задумчиво произнес Вася, при этом он продолжал разминать папиросу, не замечая, что из нее уже сыпалась труха. – То есть ничего не понятно…
– Кто это, Вася? Кто это может быть? – шепотом спросила Петрищенко.
– Не знаю, Лена Сергеевна. Нетипичный случай. Не знаю. Двое – слишком маленькая статистика.
– Типун тебе на язык.
– Я к тому, что непонятно, где тут общее. Ну, правда, оба – мужчины. Непонятно, это важно или нет. Один грузчик, ну водитель автокара, а этот…
– Бездельник, – твердо сказала Петрищенко. – Тунеядец. Я говорила с его женой, – она передернулась от тоски и ужаса, – она дом на себе тянула, а он – дурака валял; работа не бей лежачего… За собой следил, голодал по системе, бегал. Философский труд писал.
– Тогда он не тунеядец, а философ, – рассудительно сказал Вася. – Философ-надомник. В общем, поглядеть надо – в кадрах взять… все что есть; трудовая, характеристика, может, карточка из поликлиники… Сядем, разложим, подумаем. Вместе сядем…
– Вместе сядем, это точно, – машинально отозвалась она.
– Да ну вас, Лена Сергеевна, все шутите. А что жене сказали?
– Показали лицо, ноги не стали. Сказали, маньяка работа. Похоронят в закрытом гробу… ну вот. Ты кубинца отработал?
– Ага. Чисто все. Сейчас на кубинцев редко что цепляется. Я, Лена Сергеевна, по порту походил, поглядел. Нет его в порту, ну это теперь понятно. Он на склонах ошивается, около стадиона. Я пойду туда, пощупаю, ага? Пока светло. Розку с собой возьму.