Все имена птиц. Хроники неизвестных времен - стр. 114
– Поседеть в поликлинике? Так все-таки куда ты собралась?
– На полонину. Я же говорила. Съезжу на недельку. Ну на две.
– Мама, – терпеливо сказала Лялька, – ты сошла с ума.
– Насчет бабушки не волнуйся, я договорилась с Генриеттой. Она поживет тут.
– Вот спасибо.
– Ну, тебе же лучше. Сиди у своего Вовы хоть до ночи. Хоть всю ночь. Пожалуйста, кто мешает? Взрослая девка. Делай что хочешь.
– Точно, с ума сошла, – сказала Лялька. – Сегодня все с ума посходили. Спорим, у тебя роман?
– Тебя не касается. Может у меня быть своя собственная жизнь? У тебя есть своя жизнь? Вот и отцепись.
– Сколько лет мне и сколько тебе?
– А вот это уже оскорбление.
Петрищенко поджала губы и захлопнула чемодан, надавив на него коленом.
– Ладно, – сказала она. – Я пошла. Ты уж тут как-нибудь без меня. А завтра Генриетта придет. Если денег будет просить, не давай. Я ей заплатила вперед.
– Мне оставь хоть что-то, – жалобно сказала Лялька. Она вдруг сделалась какой-то тихой и маленькой, словно ее обманули.
– Проживешь как-нибудь. На стипендию, – зловеще сказала Петрищенко.
– Но это же копейки…
– Твои проблемы. Да, и не забудь заплатить за квартиру.
Зазвонил телефон, и Лялька бросилась к нему, но Петрищенко остановила ее:
– Это меня. – Она подошла к телефону, по-прежнему без улыбки, но с выражением лица человека, уверенного, что все наконец-то делается хорошо и правильно.
Свет в квартире вдруг мигнул, стал совсем тусклым, так что в лампочке стала видна извитая рубиновая нить, потом опять разгорелся ярче.
– Да, – сказала она. – Да… Ах это ты, Лева? Что? Что ты сказал? Хорошо, я сейчас выйду.
Какие-то лбы на крыльце курили и гоготали, Лева жался к стенке, маленький и растерянный, почему-то с портфелем, прижатым к груди. Она вдруг заметила, что он очень похож на Ляльку.
– Да, Лева, – сказала она устало.
Ну что ему от меня нужно, в самом деле? Почему именно сейчас?
– Ледочка, – сказал Лева и всхлипнул.
– Лева. – Петрищенко испугалась. – Лева, ты что? Не надо, Лева…
Лев Семенович достал аккуратный, выглаженный платочек и утер нос и глаза.
– Что там у тебя? – спросила Петрищенко, кивая на портфель. Ей вовсе не интересно было знать о содержимом портфеля, просто хотелось, чтобы Лева отвлекся.
– Дис-сертация, – сказал Лева и опять заплакал. Он плакал и трясся, сползая по грязной стенке, и Петрищенко стало совсем страшно.
– Ну что ты, – сказала она и как маленького погладила его по голове. – Что ты! Ну перестань.
– Герегу переводят во Владивосток, – сказал Лева, всхлипывая. Платок он так и держал в руке, комкая его и утирая им слезы.
– Ну так… хорошо? – неуверенно сказала Петрищенко. – Ты же этого хотел?
– Я не этого хотел, – сказал Лева и вцепился ей в рукав. – Я не этого хотел. Это все она, она… Зачем, Лена, ах, зачем?
– Что зачем? – спросила Петрищенко тихо.
Подростки прекратили гоготать и смотрели на них, вполголоса переговариваясь сквозь зубы, потом, как по команде, повернулись и пошли прочь. Они остались вдвоем, тускло светила лампочка над крыльцом, забранная защитной решеткой.
– Панаев – ты же знаешь, он дружил с Панаевым.
– Да, – механически ответила Петрищенко. – Все знают. Они семьями дружат. Поэтому на Герегу управы и не было.
– Панаев, – повторил Лева жалобно.
– Его сняли? – удивилась Петрищенко. – Панаева сняли? Да быть не может!