Время одуванчиков. Рукопись из генизы - стр. 32
Низвицкий заворочался на своей койке, тут же сильно заскрипевшей панцирной сеткой. Сосед с любопытством приподнял голову с подушки и вгляделся в его лицо.
– Ну что, бедолага, отлежался?
Низвицкий пошевелил шершавым языком и попросил:
– Водички бы попить…
Старичок, откинув одеяло, бойко вскочил в тапочки на полу и зашаркал к умывальнику в углу палаты. Набрав из-под крана стакан холодной воды, он подал его Низвицкому.
– На, пей… Тебя как зовут?
Низвицкий сделал большой глоток и, благодарно растянув губы в подобие улыбки, ответил:
– Игорь.
Старичок важно представился:
– А я Афанасий Петрович. Хотя все для краткости зовут меня просто Петрович. Ты сам-то москвич?
Низвицкий допил воду и отдал ему стакан:
– Да. С Пресни.
Афанасий Петрович довольно кивнул:
– Вот и славно. А я из Хамовников.
У них завязался самый обычный разговор, когда незнакомые люди с помощью несложных вопросов пытаются встроить собеседника в свою систему координат. Возраст, семейное положение, работа… Но минут через пятнадцать-двадцать Афанасий Петрович слегка выдохся, интерес поугас, паузы стали длиннее, а потом он вообще заявил:
– Все, Игорек, я спать. Завтра будет день, еще наговоримся.
Низвицкий был даже благодарен, что собеседник оставил его в покое – ему хотелось обдумать, как быть дальше. Он поймал себя на мысли, что боится звонить домой. С одной стороны, конечно, надо было бы сообщить Рае, что у него все в порядке, а с другой – здравый смысл ему подсказывал, что сейчас лучше вообще никому не говорить, где он находится – меньше будет неприятных новостей.
Но был один очень важный момент, который не отпускал Низвицкого, и, несмотря на все умственные усилия, решения не находилось. Завтра до двенадцати часов ему обязательно нужно быть в камере хранения на Ленинградском вокзале и перезапустить автоматическую ячейку – она оплачена на трое суток, которые заканчивались. Просить Раю о помощи он даже не думал – Низвицкий не сомневался, что за ней следят. А друзей, к кому он мог бы обратиться с такой просьбой, у него не было.
Он даже злился на Хрусталева, хотя понимал, что сейчас это бессмысленно. Именно Лешка выдвинул эту идею с камерой хранения, насмотрелся детективов. Низвицкий пытался ему возражать:
– Давай я лучше на дачу отвезу «дипломат», там безопасно.
Хрусталев хмыкнул:
– Ну да, безопасно. Не считая того, что в любой момент бомжи могут залезть. Сам же рассказывал, как у твоего соседа даже варенье прошлогоднее выгребли. И засолку.
– Так это был не сезон. На дачах никого не было. А сейчас еще народ вокруг.
Хрусталев помотал головой:
– Нет, все равно не надо. Сейчас ночью уже прохладно, влажно. Перепады температур. Это все не очень хорошо для манускриптов. А в камере хранения лучше, чем в квартире – тепло, сухо, безопасно. Так что давай, не рассуждай, а двигай на вокзал. Как говорится, подальше положишь, поближе возьмешь.
Низвицкий обдумывал самые разные варианты, как завтра попасть на вокзал, вплоть до побега из больницы. Но в то же время понимал всю их невыполнимость – он даже не знал, где его сумка, верхняя одежда и документы, все забрали в приемном покое. Оставался маленький шанс, что завтра на утреннем обходе лечащий врач посчитает, что Низвицкому можно и дома лежать, и выпишет его. Это был бы идеальный вариант, но сейчас он казался не менее фантастическим, чем другие.