Время красного дракона - стр. 54
– Я уж забыл про то. Да и правильно сделала, что стащила.
– Не ездили бы вы, Виссарион Виссарионыч… Метель страшная.
– Чему быть, того не миновать.
– Уж это верно, Виссарион Виссарионыч.
– Если я погибну, ты меня пожалеешь, Фрося?
– Как же не пожалеть? Мы вас любим…
В кабинет заглянул шофер:
– Я заправился, Виссарион Виссарионыч. Поедем?
– Поехали. Прощай, Фрося, – обнял и чмокнул в щеку буфетчицу секретарь горкома партии.
Фроська сжалась, проводила взглядом Ломинадзе и его шофера, глядя на них через окно с лестничной площадки. Там на улице буранило. Лейтенант Груздев сопроводил секретаря горкома партии до машины, захлопнул услужливо дверцу, козырнул. Фроська заплакала. Она знала, что больше не увидит Виссариона Виссарионовича. Автомашина фыркнула, скрежетнула коробкой скоростей и покатилась через белые вихри в свой роковой рейс. Ломинадзе не стал прощаться с Нино и сыном. У него не было сил для этой последней встречи. И Нино бы почувствовала, уловила бы его замысел покончить жизнь самоубийством.
– Застрелюсь в обкоме партии, – планировал Виссарион Виссарионович, закрыв глаза в дремоте.
Но до Челябинска проехать было невозможно. Снежные заносы перекрыли все дороги. С трудом, буксуя, добрались до Верхнеуральска и повернули обратно. Из Верхнеуральска Ломинадзе дозвонился до Рындина, известил его, что приехать не может. Рындин обрушил на Ломинадзе руладу грязной брани. Виссарион Виссарионович бросил телефонную трубку, защемило сердце. Никогда с ним так не разговаривали в обкоме партии. Печальной была обратная дорога. У въезда в город Ломинадзе тронул шофера за плечо:
– Останови, Миша.
Бесо достал из портфеля коньяк, откупорил бутылку резким ударом о ладонь, начал пить из горлышка. Снегопад прекратился, и ветер утих. Над пробкой радиатора струился парок. Ломинадзе выпил всю бутылку в два приема, не подействовало, не ударило хмелем в голову. Шофер заметил: что-то молчалив хозяин, не в духе. Виссарион Виссарионович достал браунинг, переключил предохранитель:
– Постреляем, Миша.
Под облаками в сторону элеватора пролетала стая галок.
– По воронам? – спросил шофер.
– Зачем же губить птиц? – посмотрел на галочью стаю секретарь горкома.
Он поставил на сугроб пустую бутылку, отошел на двадцать пять шагов, прицелился и выстрелил. Попал с первого раза, отбив горлышко.
– Я не буду, – отмахнулся шофер от протянутого ему браунинга.
– Тогда поехали, – уселся Ломинадзе на заднее сиденье.
Он никак не мог решиться выстрелить себе в висок. Вспомнился Нерон, который тоже не нашел в себе силы для самоубийства, приказал рабу убить его. Не обратишься же с такой нелепой просьбой к шоферу. Мол, Миша, возьми мой браунинг, застрели меня.
– Ты знаешь, Миша, кем был Нерон? – спросил Бесо.
– Еврей, што ли?
– Нет, Миша, евреи – хорошие люди…
Ломинадзе снова подумал щемяще о Нино, о сыне, ткнул ствол пистолета к левой стороне груди и выстрелил… Умер Виссарион Виссарионович не от пули, а от наркоза – в больнице, после операции на сердце. Хоронили его с почетом. За гробом шли и Завенягин, и Валериус, и Лева Рудницкий, и Виктор Калмыков, и Женя Майков, и Лена Джапаридзе, и поэт Василий Макаров – весь цвет рабочего города. Похоронную процессию фотографировал лейтенант НКВД Груздев. Серьезность и печаль похоронной процессии портил нищий, похожий на Ленина. Но он вскоре отстал: увидел на площадке детсада деревянный броневик. Почитая себя вождем мирового пролетариата, выживший из ума нищий вскарабкался на дощатый броневичок и прокричал детям: