Враждебный портной - стр. 15
Воистину строгая Елена Игоревна носила между ног частицу Вселенной. Погружаясь в нее, Каргин чувствовал, как немая тьма отнимает у него силу, сумрачным вакуумным насосом выкачивает из него жизнь.
Он резко повысил Елене Игоревне зарплату, как отрезал, перестал наклонять, сажать, суетливо подсаживаться под нее, строгую и молчаливую. Ее добродетель (во всяком случае, со стороны Каргина) более не подвергалась обычной, если не сказать естественной для большинства оптово-рыночных женщин, усушке, утруске, расфасовке, розничной продаже с последующим списанием невостребованных остатков. Благо ему – падишаху из ларька – было из кого выбирать. В торговом женском интернационале Елена Игоревна осталась хоть и уважающей темноту, но гордой белой вороной, в тюркском варианте ак-каргой.
Оптово-рыночные воспоминания были ниточкой, которую Каргин тянул из лохматого, спутанного, пропитанного алкоголем, запахом замусоленных купюр, перепачканного помадой и тушью для ресниц, пропахшего дезодорантами и лапшой «Доширак», заляпанного следами межполовой близости разноцветного клубка. Он был готов тянуть нить дальше. Нить была бесконечной, как ночь Шахерезады и (настоящего) падишаха, и сладкая, как их грех. Можно сказать, не из клубка тянулась она, а из мотка сахарной ваты.
Но вдруг сквозь оптово-рыночные воспоминания, как один сон сквозь другой, проступили воспоминания об иной (альтернативной, но будто бы тоже прожитой Каргиным) жизни. Из-под одних (относительно приличных) обоев вылезли другие – оскорбляющие человеческое достоинство. Альтернативная жизнь была неизмеримо более унылая и серая, нежели клубок, он же моток сахарной ваты, где терял мужские и душевные силы Каргин.
Недоуменному его взору предстало скучнейшее учреждение с низкими серыми потолками, рядами желтых письменных столов, казенными тусклыми лампами под зелеными стеклянными абажурами, бесконечными по периметру, как Великая Китайская стена, конторскими стеллажами с выдвижными ящичками для библиографических карточек. Время от времени сотрудники учреждения вставали из-за столов и, припадая на затекшие ноги, направлялись к стеллажам, вставляли в челюсти выдвижных ящиков свежевыправленные карточки, как стоматологи-ортопеды зубные коронки. За одним из столов изумленный Каргин разглядел себя, только не подтянутого, хорошо одетого, без малейшего намека на лысину, помолодевшего на двадцать лет, как заметил Палыч, а досрочно траченого жизнью, безвольно сдавшегося на милость невзгодам, в обвисшем пиджаке и неопределенного цвета галстуке с жирным пятном, как мишенью, по центру. Альтернативная жизнь преждевременно сточила его, как кухонный нож, к которому привыкла рука хозяйки. Под глазами сточенного Каргина темнели мешки, свидетельствующие о пристрастии к алкоголю, а может, о хронической болезни. Глаза конторского Каргина были подшиты тоской, как… невидимой брючной тесьмой. Да, именно такое сравнение пришло почему-то в голову Каргина, вдруг увидевшего себя в другой – однозначно неудачной – жизни. Настоящего Каргина можно было сравнить с ладным, дорогим (но дешево доставшимся, что вдвойне приятно), радующим душу и тело костюмом.