Возраст согласия - стр. 10

Я извергаю теплую горечь изо рта, что еще мгновение назад кривился улыбкой. Слезаю с тарзанки и медленно, поднимая невидимые гири на ногах, шаркаю домой. И нарочито смотрю мимо учительницы, что идет мне навстречу.

Дома я падаю на кровать и долго смотрю в потолок, вспоминая прошедшее лето.

Я честно пыталась забыться, но вечером не смогла вернуться в свою любимую фантазию. Меня выгнал оттуда огромный тигр. Он еще часто будет являться мне.

***

Выпал первый снег. Наташка купила две голубые банки джин-тоника. Я пришла к ней с утра, соврав маме. что мне нужно на нулевой урок. За окном стояла холодная тьма, в которой вяло ковырялись утренние люди.

Желтый свет лампы падал в наши стаканы с горькой пузырящейся жидкостью. Один, два глотка и спасительный туман окутал мою больную голову. Я иду в туалет по квадратным половикам, разбросанным по коридору. Первым уроком физика. Меня вызовут к доске, где я буду смотреть на все сквозь расфокусированную линзу и получу очередную двойку.

Вечером, мучаясь от головной боли и тошноты, я запишу все, что думаю о школе, в свою потертую тетрадь:

«Сначала запах: от него внутри все взбалтывается, словно хочет выпрыгнуть через рот. Как-то кусочек яблока я положила в формочку, полила водой и забыла на несколько дней. Вот похоже пахнет и сейчас: горько, тухло. Из-за этого я ничего не могу говорить и, словно рыба, смотрю вокруг. Но все странно сжимается, видны лишь кусочки-клочки.

Змея розовым узлом лежит на чьей-то голове. Месиво из белого и черного – это мельтешит одежда, надетая на детские тела. Платье, передник, рубашка, туфли на ногах: топ-топ по полу, стало кисло во рту. Ходуном пол заходил-заходил, крутанулся, да остановился.

      И вот, наконец, нас ведут по длинной кишке из серо-зеленых стен и все не кончается она, не кончается. Душит.

Дома мучительнее всего вспоминать даже не девчонские ленивые издевочки, а вот эти стены. Я узнала их как-то в фильме про концлагерь. Такие же.

Каждое утро, как вхождение в воды Стикса. Про него я читала в книжке. Со многими иду, а потом втягиваюсь в темную синеву с горящими огнями.

Запах, что рождается в столовой, где большие женщины мешают зелья в огромных тусклых кастрюлях. Переворачивают раздутыми руками большие котлеты из ошметков рыб и животных. Вываливают серых слизняков на стыдливый фарфор тарелок и поливают коричневой жижей.

Жуй, не горюй.

Каждая трещинка серо-зеленых стен в сговоре с этим запахом, пропитана им.

Затем заходишь в класс. Стульчики в ряд, занозистые по краям, хватают за колготки, если зазеваешься. Плитки линялой кожей сползают с бетона. Пнешь такую и поднимется серая пыль. Белый туман размазан по влажной зеленой доске. Мы стираем его холодной тряпкой, от которой подушечки пальцев скрипят.

“Звезда полынь”, – говорит женщина днем, когда мы: мальчики и девочки сидим, зажатые в пространстве между двумя колючими дзи-инь.

“Полынь – горькая трава”, – говорит мама вечером, уютно и тепло обнимая меня.

“Мама, здесь все, как полынь”, – пишу я утром в тетрадку, испачканную солеными чернилами”».

Даже пьяной, мне хватает ума не рассказывать Наташке, что я влюблена в охранника нашей школы. Ему лет 100 или 50 – не все ли равно. Явно слишком много. Я о нем ничего не знаю. Но каждый день тяну Наташку вниз, на первый этаж. Там, делая вид, что рассматриваю свое отражение в зеркале или выбираю календарик в маленькой лавке, на самом деле мельком разглядываю этого уставшего мужчину. Пытаюсь понять, почему меня так к нему тянет. Может быть, он втайне любит маленьких девочек?