Возможность острова - стр. 24

. К тому же он, естественно, разделял заблуждение всех левых христиан, да и христиан-центристов – скажем так, христиан, зараженных еще со времен революции идеей прогресса, – а именно, верил в то, что похоть – вещь простительная, маловажная, не способная отвратить человека от спасения души, а единственный настоящий грех есть грех гордыни. Ну и на каком месте у меня похоть? На каком гордыня? И насколько я далек от спасения души? По-моему, ответить на эти вопросы не составляло большого труда. Паскаль, например, никогда бы не позволил себе вещать подобную чушь: когда его читаешь, чувствуется, что ему отнюдь не чужды плотские искушения, что он мог бы испытать сам все прелести распутства; и если он выбирает Христа, а не разврат или экарте, то не по рассеянности или неведению, а потому, что Христос представляется ему определенно более high dope[27], – короче, это был серьезный писатель. Если бы кто-нибудь вдруг обнаружил эротические записки Тейяра де Шардена, меня бы это в известном смысле успокоило; но я ни секунды в это не верю. Как же он умудрился так жить, этот возвышенный Тейяр, с кем он общался, чтобы составить себе настолько благостное и идиотское представление о человечестве – в то самое время, в той самой стране, где подвизались такие нехилые подонки, как Селин, Сартр или Жене[28]? Зная, кому адресованы его посвящения, его письма, начинаешь догадываться: с изящными, прилизанными католиками, более или менее благородного происхождения, часто иезуитами. С чистыми, невинными младенцами.

– Что это ты бормочешь? – прервала меня Изабель. Только тут я осознал, что мы ушли от немца и теперь возвращаемся домой по пляжу. По ее словам, я уже минуты две разговаривал сам с собой и она почти ничего не поняла. Я коротко изложил ей суть проблемы.

– Быть оптимистом нетрудно, – желчно подытожил я, – хорошо быть оптимистом, когда не пожелал иметь детей и обошелся собакой.

– Ты сам такой же, но большим оптимистом почему-то не стал, – заметила она. – Все дело в том, что они старые, – продолжала она снисходительно. – Когда стареешь, хочется думать о чем-то спокойном, тихом и нежном. Воображать, что на небесах нас ждет нечто прекрасное. В общем, тренируешься понемножку, готовишься к смерти. Если ты не самый большой дурак и не самый большой богач.

Я остановился, посмотрел на океан, на звезды. На те самые звезды, которым Гарри отдавал свои бессонные ночи, покуда Хильдегарда предавалась импровизациям free classic на моцартовские темы. Музыка сфер, звездное небо надо мной; нравственный закон внутри меня. Я смотрел на этот кайф и видел все, что меня от него отделяло; и все же ночь была такая тихая и нежная, что я положил руку на ягодицы Изабель – они четко ощущались под легкой тканью ее летней юбки. Она улеглась на дюне, сняла трусы, раздвинула ноги. Я вошел в нее – лицом к лицу, в первый раз. Она смотрела мне прямо в глаза. Я четко помню, как двигалась ее вагина, как она вскрикивала в конце. Я все четко помню – тем более что тогда мы любили друг друга в последний раз.

Прошло несколько месяцев. Вновь вернулось лето, потом осень; Изабель отнюдь не выглядела несчастной. Она играла с Фоксом, ухаживала за своими азалиями; я плавал в море и перечитывал Бальзака. Однажды вечером, когда над виллой садилось солнце, она тихо сказала: