Воспоминания розы - стр. 8
Рикардо Виньес был близким приятелем моего мужа. Он заметил меня в Париже: от матери я унаследовала фамилию одного из его друзей – маркиза де Сандоваля, а для Виньеса это имя ассоциировалось с океаном, бурей, вольной жизнью и воспоминаниями о великих конкистадорах. Виньеса обожали все женщины Парижа, но он был аскет, и его чувства принадлежали исключительно музыке.
Однажды я услышала, как гитаристка Рита хриплым шепотом сказала ему на ухо:
– Правда ли, что вы принадлежите к тайному и очень строгому ордену, еще более могущественному, чем иезуиты, к секте, членами которой могут стать только люди искусства?
– Разумеется, и вам наверняка уже доложили, что в полнолуние мы отрезаем себе один ус, который, впрочем, тут же отрастает снова?
Моим другом на корабле стал и Бенжамен Кремьё [7], он плыл в Буэнос-Айрес читать лекции. Огненный взгляд и страстный голос делали его похожим на раввина. Его речи казались мне полными тайной силы.
– Когда вы не смеетесь, волосы у вас становятся грустными, какими-то усталыми. Ваши кудри никнут, как засыпающие дети… Любопытно, что, когда вы оживляетесь, когда вы рассказываете о своей стране – о колдовстве, цирке, вулканах, – ваши волосы снова оживают. Хотите быть красивой – почаще смейтесь. И обещайте мне, что сегодня вечером вы не допустите, чтобы ваши волосы уснули.
Он говорил со мной как с бабочкой, которую просят не складывать крылышки, чтобы получше рассмотреть ее краски. Несмотря на длинный, слегка потертый пиджак и бороду, придававшую ему солидности, он оказался самым молодым из моих друзей. Кремьё был чистокровным евреем. Ему нравилось быть самим собой, жить своей собственной жизнью. Он говорил, что я ему нравлюсь, потому что умею меняться. Мне это ничуть не льстило. Я бы хотела, как и он, оставаться спокойной и довольной тем, кем Бог и природа позволили мне быть.
К концу путешествия мы с Виньесом и Кремьё стали неразлучны.
Поздно вечером, накануне прибытия в Буэнос-Айрес, дон Рикардо сыграл странную и великолепную прелюдию, а потом объявил, что она называется «La niña del «Massilia».
– Это вы, – объяснил он, протягивая мне ноты. – Вы niña этого корабля.
Рита тут же предложила аккомпанировать ему на гитаре. Только гитара, утверждала она, может выразить смысл этой музыки и то, что Виньес думает обо мне.
Наконец мы прибыли. В суматохе высадки мы успели сказать друг другу разве что несколько вежливых слов, как вдруг я услышала, что кто-то кричит на палубе:
– Мы ищем вдову Гомеса Каррильо. Dónde está la viuda de Gómez Carrillo?[8]
Я не сразу догадалась, что речь идет обо мне.
– Это я, господа, – смущенно пробормотала я.
– О, а мы-то думали, что вы пожилая дама!
– Какая уж есть, – ответила я, щурясь от вспышек фотоаппаратов. – Вы не могли бы подыскать мне гостиницу?
Они решили, что я шучу. На набережной меня встречал министр. Он объяснил, что раз я прибыла по приглашению правительства, то буду жить в отеле «Испания», где останавливаются все официальные лица. Президент приносит свои извинения, что не может оказать мне гостеприимство, так как озабочен близкой революцией.
– Как это – революцией?
– Да, мадам, самой настоящей. Но наш Эль Пелудо[9] – человек благоразумный, это уже третий срок его президентства. Он знает, как управляться с беспорядками.