Воспоминания розы - стр. 7
Виньес откинул крышку стоявшего в салоне пианино с небрежной кастильской элегантностью, благодаря которой снискал себе популярность в Европе. Я слушала, это было великолепно. Море покачивало нас, словно подхватив ритм мелодии, и мы принялись, как обычно, рассказывать друг другу о бессоннице, о своих открытиях: иногда на горизонте показывался то маяк, то остров, то другой корабль.
Я подумала, что теперь эта фраза Виньеса, выраженная в музыке, больше не смутит мой покой. И смешалась с пассажирами «Массилии».
Здесь были европейцы, которых туристические агентства уговорили посетить молодой американский континент под звуки танго. И выходцы из Южной Америки, которые везли домой из Парижа изрядные запасы платьев, духов, драгоценностей и каламбуров. Пожилые дамы не смущаясь рассказывали, сколько килограммов они сбросили в салонах красоты. Другие беззастенчиво показывали мне фотографии, на которых можно было с точностью до миллиметра проследить приключения их хорошеньких носиков. Один господин поведал мне об успешно проведенной деликатной операции – трансплантации купленных по дешевке зубов бедняка…
Самые юные девушки развлекались тем, что демонстрировали нам по четыре-пять платьев за день. Им нужно было придать видимость ношенных – южноамериканская таможня строго следила за тем, чтобы дамы не провозили контрабандой предметы роскоши. В перерывах между сменой туалетов девушки принимали ванны с опьяняющими ароматами. Аргентинки и бразильянки оставляли европейских женщин далеко позади по части нарядов. Они недолго артачились, когда их просили сыграть на гитаре или спеть народную песню. Пока мы плыли, девушки из тропиков становились все более раскованными, с них постепенно сходил светский лоск. Старые и молодые ворковали на португальском и испанском, не давая француженкам ни малейшего шанса вставить хоть словечко.
Рита, юная бразильянка, умела изображать на гитаре колокольный звон – то зовущий к обедне, то праздничный. Она утверждала, что вдохновение пришло к ней во время карнавала в ее родной стране – в одну из тех ночей, что принадлежат колдунам индейским и негритянским, – когда все женщины отдаются своим желаниям, своей природе, погружаются в жизнь неисследованных девственных лесов. Ритины колокола порой сбивали пассажиров с толку, и они поднимались на палубу. Она утверждала, что ее гитара – волшебная, и считала, что умрет в тот день, когда инструмент разобьется. Отец Ланд, которому Рита часто исповедовалась, был перед ней совершенно безоружен и просто не мог отчитывать ее за языческие рассуждения и веру в колдовские силы.
Мне очень нравился отец Ланд. Мы часто подолгу гуляли с ним по палубе, разговаривая о Боге, сердечных делах, о жизни и путях самосовершенствования. Он спросил меня, почему я не появляюсь в столовой, и мне пришлось рассказать ему, что я ношу траур по мужу, Энрике Гомесу Каррильо, и еду по приглашению аргентинского правительства, которое мой покойный супруг-дипломат некоторое время представлял в Европе. Отец Ланд, прекрасно знавший многие его книги, пытался меня утешить: он внимательно слушал, как я со всем пылом юности рассказывала ему о любви, которую внушил мне пятидесятилетний мужчина за недолгий срок нашей совместной жизни. Я унаследовала все его книги, его имя, его состояние и принадлежавшие ему газеты. Мне была доверена его жизнь, и я хотела понять и пережить ее заново и продолжить – в память о нем. Я решила повзрослеть ради него и поставила это своей целью.