Воспоминания и письма - стр. 69

Получив трехмесячный отпуск, мы с братом и с добрым Горским уехали в Пулавы, где нас нетерпеливо ждали наши родители после двухлетнего отсутствия, стоившего им стольких беспокойств и забот. Сладки были часы, проведенные с ними в местах, где протекла наша счастливая юность. Но перспектива близкого отъезда омрачала наше счастье, а заботы о Петербурге мешали наслаждаться им вполне. Наши головы были полны мыслями о великом князе, о надеждах, которые подавали нам наши взаимные отношения. Родители слушали наши признания и радостные рассказы с удивлением и беспокойством, сомневаясь в основательности столь заманчивых надежд. В Пулавах я получил от великого князя несколько писем, полных выражения дружбы; они были переданы мне при разных удобных случаях, между прочим – через паладина эрцгерцога, только что вступившего в брак с великой княжной Александрой. Это способствовало тому, что значительно позднее, в 1812 году, проезжая через Пешт, я встретил милостивый прием с его стороны.

Отец, слушая наши рассказы, сравнивал теперешний Петербург с тем, каким он был, когда отец приезжал к русскому двору при Елизавете, а Петр III был еще великим князем, или же в первые годы царствования Екатерины II. Мать же больше беспокоилась о нашей безопасности. Она боялась, чтобы на нас не донесли, не открыли цели наших сношений с великим князем, – вокруг этого крутились все разговоры. Во время нашего пребывания в Пулавах несколько раз распространялись благоприятные для Польши слухи, но держались всего по нескольку дней ввиду их невероятности. С жадностью встречаемые каждый раз польским обществом, они порождали затем необычайное уныние и упадок духа.

Губернатор Галиции граф Эрдели приезжал в это время отдать визит моему отцу. Венгр по происхождению, он был увлечен одной мыслью, о которой постоянно твердил. Ему хотелось убедить поляков в том, что для них было бы всего выгоднее присоединиться к Венгрии, потому что австрийский император если и заставил уважать свои притязания на Галицию, то лишь в качестве венгерского короля. Такая речь в устах высшего должностного лица Австрии доказывала, как еще силен был в то время мадьяризм. Присоединение к Венгрии, если бы оно было возможно, принесло бы, без сомнения, Галиции большие материальные выгоды, дало бы ей возможность наслаждаться свободным режимом, а главным образом – предохранило бы от многих бед за последовавшие затем пятьдесят лет, до 1848 года. Что могло дать нам присоединение в то время? Трудно было предвидеть это. Во всяком случае, поляки легко сошлись бы с венграми. Между тем общественное мнение и национальный польский дух, вероятно, восстали бы против этой меры, которая к тому же, как я думаю, никогда не была бы разрешена австрийским правительством.

Пулавы тогда только что перенесли двойной разгром, совершенный над ними во время борьбы с Костюшко: первый – под началом графа Бибикова, отозвавшийся главным образом на жителях деревни, второй – обрушившийся преимущественно на замок, – был произведен авангардом отряда, находившегося под командой графа Валериана Зубова. Замок был совершенно разгромлен. Изломали и разбили все, что украшало его. Драгоценные картины оказались изрезаны в куски, книги из библиотеки расхищены и разбросаны; пощажена была только главная зала замка, потому что роскошные золотые украшения стен и потолка и рисунки Буше над дверями вызвали у казаков предположение, что это часовня. Домашняя провизия – масло, сахар, кофе, спиртные напитки, лимоны, копченое мясо и проч. и проч., – все это было брошено кучей в бассейн, украшавший середину двора, и казаки купались в нем. Когда мы приехали, еще продолжали очистку развалин, возведение новых стен и испорченных заборов, восстановление библиотеки. Наши родители, возвратившись в свое жилище, с трудом могли найти несколько комнат, в которых можно было бы поселиться. Когда мы уехали из Пулав, работы по очистке и починке далеко еще не были закончены.