Волосатая обезьяна - стр. 3
Голоса
– Заткни глотку!
– Сядь!
– Закройся!
– Дурак набитый!
Янки(встает и смотрит на Лонга). Замолчи, пока я тебе шею не свернул!
Лонг быстро исчезает, а Янки продолжает с бесконечным презрением.
Библия? Класс капиталистов? К черту эту брехню социалистов и Армии Спасения! Встань на перекрестке и ври, сколько влезет. Найми зал, если угодно. Придите ко мне все страждущие, ха-ха-ха! Прямым сообщением в объятия Иисуса! Да пошел ты к черту! Я много слыхал таких, как вы. Врете вы все! Хотите знать мое мнение? Никуда вы не годитесь. Вы – шваль! Кишки у вас больно тонкие, вот что! Желтые трусы вы, вот что! Трусы, да! Что общего у нас с этими отбросами в первом классе? Мы во сто крат лучше их, разве не так? Да, да! Любой из нас одной рукой сотрет их всех. Поставь-ка кого-нибудь из них сюда хоть на одну вахту, – что с ним будет? Да, его на носилках унесут! Ничего ровно эта падаль не стоит. Они – мертвый груз. Кто заставляет двигаться эту старую посуду? Разве не мы, ребята? Значит, мы на месте, не так ли? Да, значит мы на месте, а они нет! Да, так-то!
Громкий ропот одобрения.
А то, что здесь ад, так это ты врешь! Душа в пятки ушла у тебя, вот что! Здесь работа для мужчины, понял? Здесь нужен настоящий мужчина. Он двигает корабль. Рохлям здесь не место. А ты – рохля, понял? Ты – желтый. Да!
Голоса(горделиво).
– Правильно!
– Это работа для мужчины!
– Ври, Лонг! С вранья пошлины не берут!
– И всегда-то он чушь порет!
– К дьяволу его!
– Янки прав! Это мы двигаем судно!
– Ей-поху! Янки ферно кофорит!
– На кой нам черт слюни распускать!
– Речи, вишь, говорит!
– Вон его!
– Трус!
– За борт его!
– Я ему морду разобью!
Все угрожающе толпятся вокруг Лонга.
Янки(добродушно-презрительным голосом). Эй вы, легче! Оставьте его в покое. Он даже кулака не стоит. Пей, ребята! Вот так – чья бы то ни была бутылка.
Долго тянет из бутылки. Все пьют с ним. В одно мгновенье в толпе снова вспыхивают прежние веселые и беспечные крики, добродушное похлопыванье друг друга по спине и громкий говор.
Падди(сидевший все это время не шевелясь и мигая старческими глазами, вдруг кричит голосом, полным долго накоплявшейся в нем горечи). Мы, говоришь ты, двигаем этот пароход? Так, что ли? Мы, говоришь ты, здесь на своем месте? Так? Ну, а если так, то сжалься, Господь, над нами!
Сидя, он раскачивается взад и вперед, и его голос поднимается до высоких жалостных нот. Все смотрят на него с удивлением, но внимательно.
О, если бы вернулись дни моей юности! Те дни, когда были славные корабли-клипера с мачтами до самого неба! На этих судах плавали смелые матросы, дети самого океана – словно само море носило их в чреве своем. О, где эти люди с белой, чистой кожей, с ясными глазами, стройные, как сосны, с могучей грудью? Какие это были смелые и храбрые моряки! Мы ходили далеко, очень далеко, мы огибали мыс Горн. Ранним утром, при крепком ветре, мы ставили все паруса и беззаботно пели веселые песни. Земля скоро исчезала из виду, но мы только смеялись и никогда не оглядывались назад. Мы жили только настоящим. Мы были свободным, независимым племенем. Я думаю, что только рабы думают о том дне, который прошел, или о том, что придет, и принесет им старость, как мне. (С необыкновенным возбуждением.) О, если бы опять нестись к югу, разрезая безбрежное море! Муссон надувает паруса. И днем и ночью, когда пена на гребнях волн горит огнем, а небо сверкает звездами. Или в полнолуние, когда судно плывет сквозь серый полумрак, когда на нем ни звука, когда все объято сладкой дремой, и можно подумать, что это корабль-привидение, Летучий Голландец, никогда не заглядывающий ни в один порт… А дни… когда теплое солнышко сверкает над огромной палубой, согревает кровь, а ветер, бороздящий блестящую зелень океана, вливается, как крепкое вино, в грудь!.. Работа? Да, тяжелая была у нас работа! Но кто на нее жаловался? Мы трудились на свежем воздухе. От нас требовались ловкость и уменье. А кончился трудовой день, отстоял собачью вахту, закуришь трубочку – и начинается жизнь! И вдруг – земля! Видишь горы Южной Америки, купающие свои белые вершины в зареве заходящего солнца.