Волчонок - стр. 26

Наш папа всегда был с амбициями. Если бы он думал головой получше и был бы более человечным, то у него были все шансы стать Альфой. Но он не умел ждать и выжидать подходящего случая, рвался напролом. Когда он выдвинул свою кандидатуру на место вожака стаи, все были удивлены, ведь следующим Альфой должен был стать я. Ведь к тому моменту я уже достиг совершеннолетия, но мой зверь никак не давал о себе знать. Моя тайна была раскрыта. Все посчитали это каким-то дефектом и ему отказали. Отец был в бешенстве. Маму и Дину он отправил в санаторий на отдых, а сам занялся мной.

Сначала он закрыл меня в подвале, заковал в кандалы и держал почти голодного, иногда подкидывая куски черствого хлеба и ставя передо мной чашу с водой. Каждое утро, каждый вечер спускался ко мне и издевался. Это не продвинуло дело. Он злился из-за этого еще сильнее. Затем он начал меня избивать. Начал с банальных пощечин, дальше становилось все хуже: в дело шли кулаки, ремни, палки. Я плевался кровью, но мой зверь никак не хотел мне помочь. Шли дни, отец становился все злее и злее. Его пытки тоже стали изощреннее. Временами мне хотелось умереть, чтобы не проходить через пытки снова и снова.

Наступило время, когда мама и Дина должны были вернуться. За пару дней до этого отец напился и избил меня хлыстом почти до смерти. Я до сих пор помню его озверевшие глаза, с каким остервенением он снова и снова опускал свой хлыст на меня. Потом я ничего не помню, сознание покинуло меня. Кто там говорил, что оборотни дорожат своими детьми и оберегают их всеми известными способами? Видимо, я в их число не входил, либо же для своего отца я был лишь помехой для достижения его цели, а не его отпрыском.

Проснулся у себя в комнате, лежал на своей кровати поверх покрывала на животе. Любое малейшее движение и шевеление причиняли мне адскую боль, даже открыть глаза стоило прилагать немало усилий. Через несколько минут я снова «спал». Когда открыл глаза в следующий раз, я не понимал, утро наступило или ночь, но рядом с кроватью увидел отца, он сидел в кресле и держал в руках бокал с коньяком.

‒ Я уж подумал, что ты решил покинуть этот мир, ‒ он будто только этого и ждал, сидя рядом с моим еле живым телом и попивая свой чертов коньяк. ‒ Завтра приедут мать и Дина, скажешь им, что подрался с какими-то отморозками, был пьяный после клуба.

‒ Пошел ты! ‒ во рту было так сухо, что я еле пошевелил языком, чтобы выговорить два слова. Отец не утруждал себя тем, чтобы принести для меня хотя бы стакан воды.

‒ Иначе пострадают мать и твоя любимая младшая сестренка, ‒ вымолвил он, вертя в руках бокал и рассматривая коричневую жидкость в нем. ‒ Ты меня понял? Я ведь могу и по-другому, ты знаешь.

Я закрыл глаза и промолчал. Мне не хотелось, чтобы он причинил вред маме или Дине. Он знал, на что давить. Если бы я не согласился сам, то он запросто мог мне приказать. Он главный в нашей семье, его ослушаться мы не имели права.

‒ Значит, ты понял, что надо делать и как себя вести, ‒ с этими словами он встал и ушел.

В тот день я плакал в первый и последний раз в своей жизни. Мне удалось как-то доползти до ванной комнаты, залезть в ванну и включить воду. Я не чувствовал физическую боль на своем теле, мне было больно на душе, обидно за себя и страшно за родных мне людей. Я свернулся клубком и рыдал. Сколько времени пролежал так, не помню. Пришел в себя, когда вода совсем остыла, и я весь дрожал. Кое-как умудрился снять на себе остатки одежды, отдирая их от запекшихся ран, нашел чистую, переоделся и снова забылся сном. Пришел в себя от нежных прикосновений, кто-то гладил меня по волосам и всхлипывал. Это была мама.