Во тьме Эдема - стр. 38
– Вспомните, сколько мы искали металл в Эдеме, – отдуваясь, проговорила Джела, – и так ничего и не нашли.
– Понните! – Митч задохнулся и зашелся в кашле.
Над поляной порхала стайка переливчатых летучих мышей. Семья годами подрезала деревья, чтобы те давали больше цветов и света, поэтому в кронах водилось множество махавонов и мышам было чем поживиться.
Джон посмотрел на меня, и я скривила рот в улыбке. Джон казался таким живым-живым и юным-юным-преюным, в особенности по сравнению с ветхой нудной Гадафщиной, на которой раз за разом переливают из пустого в порожнее одно и то же старье.
– Понните, что Томми с Анджелой остались в Эдеме, – проговорил Митч, когда ему наконец удалось откашляться, – родили четырех дочерей – Сьюзи, Клэр, Люси, Кэндис – и сына Гарри. Но Кэндис укусил трубочник, и она умерла, не дожив до шести лет.
– Гарри спал со своими сестрами, – добавил Ступ, – и…
– Но Томми говорил, что мы должны помнить: нельзя спать с сестрами, – перебила его Джела, – а также с дочерями и даже двоюродными сестрами, по крайней мере, если есть другие женщины.
– У Сьюзи родились две дочери, Кейт и Марта, обе выжили. Клэр родила трех дочерей: Тину, Кэнди и Джейд, – продолжил Митч.
– Люси родила трех дочерей: Люси-младшую, Джейн и Анджелу. Гарри был отцом их всех, так что он наш Второй Отец. Как и Томми, он наш общий предок.
Я зевнула, Джон тоже зевнул, а за ним и Джерри.
– Гарри пришлось спать и с этими девицами, – вещал Митч, – хотя они были его дочерями, и у них родились Дженни, Мэри и… и…
Его старое сморщенное рыло летучей мыши исказил страх. Митч забыл! Порвалась нить, связывавшая заветные воспоминания прошлых лет! Он не мог вспомнить следующее имя в списке.
Но тут Митч просиял. Ну конечно же, конечно!
– У них родились Дженни, Мэри и Митч…
Старый дурак. Забыть самого себя! Старики добродушно посмеялись над Митчем. Большинство молодых даже не улыбнулись.
Меня же почему-то разобрал смех. Он прозвучал громко и резко. Джон удивленно воззрился на меня и тоже расхохотался, за ним, разумеется, Джерри, а там и все остальные новошерстки, собравшиеся вокруг поляны.
Старый Митч услышал наш смех и повернулся к нам. В его слезящихся, широко раскрытых, слепых глазах читалось страдание.
– Вам, новошерсткам, смешно. Вы смеетесь над нашей памятью. Однако не забывайте, что я ваш прадед, и хотя я старый-престарый, мне сто двадцать лет, но я стою сейчас перед вами. И вот что я вам скажу…
Он закашлялся, захлебнулся слюной, и одной из помощниц пришлось похлопать его по спине, чтобы Митч смог продолжать.
– И вот что я вам скажу, – выдавил он, – когда я был молодой, вот как вы, я тоже знал одного старика. Отца моего отца, деда моей матери. Он стоял передо мной, как я сейчас перед вами. И – послушайте меня! – этот старик, мой дед, был тот самый Томми, прилетевший с Земли. Я видел его, трогал его, пришельца из другого мира, с других звезд!
Слезы досады текли по щекам Митча. Он понимал: что бы он ни сказал, как бы ни угрожал нам, но скоро он умрет, а за ним и наши деды, и родители. И вот тогда уже мы будем решать, помнить нам Истинную Историю или забыть навсегда.
– Я видел и трогал Томми, – едва не рыдал старый Митч. – Подумайте об этом, прежде чем смеяться надо мной! Подумайте об этом!
На него было до того больно смотреть, что я отвернулась. Кое-кто из молодежи вокруг меня плакал от стыда за то, что они смеялись над Митчем. Мне тоже стало стыдно, но одновременно я злилась на себя за то, что позволила старому хрычу себя разжалобить. Клянусь сиськами Джелы, уж он-то и остальные двое никогда не щадили ничьих чувств! Они грубо разговаривали с детьми. Называли нас невеждами. Пихали и толкали, как будто мы вещи.