Во имя Мати, Дочи и Святой души - стр. 12
Клава всегда догадывалась о чем-то таком, только не понимала. Ну почему мужики? И батюшки все в соборе? Да и Богородица, когда родила сама по себе, показала, что муж может быть совсем лишним. А женщина лишней не бывает. Даже Христос без матери не обошелся. И сама Клава – столько лет просила того Бога в соборе, и понапрасну. И только вчера почувствовала небесную милость – но потому только, теперь совершенно ясно, что уже приближалась к ней Госпожа Божа.
Внизу жгло пожаром. Загорелись купно и соски, и губы, но горение плоти лишь возбуждало восторг, соответствуя горению души. Она, маленькая Клава, причислена к Верным и Избранным, куда не попасть никогда ни мамусеньке с папусей, ни идиоту Павлику и матери его, ни даже Наташе в ее кафельной квартире! Истина – здесь. И спасение – здесь.
– Вняла?
– Вняла, Зоечка, милая, родная! – восторженно кивнула Клава.
– Зови меня Свами. Сладкая Свами. Вняла, раба Госпожи нашей Божи Калерия новокрещенная?
– Вняла, сладкая Свами.
– Жжет? – Свами коснулась пальцем самого пожарного места.
– Пускай. Хорошо. За грехи, – догадалась Клава о своем несовершенстве перед Мати, Дочей и Святой Душой.
– Стерпишь?
– Стерплю, сладкая Свами.
– Тогда терпи. Стерпишь – станешь весталкой девственной.
Чистым и холодным повеяло от непонятного слова. И кажется, Клава готова была усесться на открытый огонь, чтобы стать чистой и просветленной – весталкой. Весталочкой действенной.
– Стану, – прошептала Клава. – Действенной.
– Я помолюсь рядом молча. Буду бдеть с тобой. Станет невтерпеж – позови.
Клава преисполнилась любви и благодарности. Ведь могла бы Свами совсем уйти, оставить ее здесь одну – распятую и объятую пожаром.
8
Сверху смотрела сама Мати, как догадалась Клава. Госпожа Божа. И пред ликом Ея ничтожная раба Клава или Калерия должна стерпеть, даже если ее клещами разорвут!
Огни лампад сливались в единый Огнь, жгущий ее. Потому что только Огнь мог очистить Клаву от скверны прежней жизни.
Руки ее устали висеть в петлях и ноги ослабевали. Временами боль в руках отодвигала пожар внизу, потом пожар снова отнимал чувствительность от рук.
В светящемся воздухе начали носиться какие-то блестки, шары. Носились беспорядочно, потом стали собираться вокруг Клавы.
И не шары уже, а женские светлые лики.
«Калеру любим. Калера наша».
Собравшись вместе, они образовали невесомую пену, и Клава понеслась в этой пене куда-то ввысь, ввысь…
И вот уже она идет по серебряному лугу и собирает золотые цветы. Не голая она и не одетая, а прикрывает ее сияние. Или облако.
А навстречу высокая красивая женщина, закутанная в более пышное сияние. Немного похожая на сладкую Свами, только светлее.
– Ты кто, девочка? – склоняется Она.
– Клава. Калера.
– Хорошо. Ты любишь Меня?
– Да. Очень. Больше всех!
– Хорошая девочка. Ты знаешь, кто Я?
– Да. Нет. Богородица.
– Я – Мати. А кто не знает, зовет Меня Богородицей. Ты Меня любишь?
– Да. Очень-очень. Больше всех.
– А что ты можешь стерпеть ради Меня?
– Всё.
Ужасная боль снизу сразу протыкает вверх живот и голову. Но Клава не плачет.
– Вижу, что можешь.
И боль улетает.
– За это возьму тебя к Себе.
Мати растворяется, оставляя после себя свет и легкость, легкость и свет, каких Клава никогда в жизни не испытывала. Она летела над миром в восхитительном полете.
И наткнулась на боль, как на огромную иглу.