Внезапно и необратимо - стр. 14
– Он даже поленился сделать из фото квадрат, – добавил Кай.
– Что ты имеешь в виду?
– В «Инстаграм» выкладывают квадратные фотографии, разве нет? Он что, думает, он самый умный, самый креативный, так, что ли?
– Причем здесь «Инстаграм»? Мы в музее! Это искусство, а не фотопопса, нацеленная на продажу никому не нужных вещей и навязывание образов жизни. Эти снимки не навязывают. Они рассказывают и показывают. Историю. Историю больной женщины. Историю матери фотографа. Которая сошла с ума и попала в больницу.
– Зачем рассказывать такие мрачные истории? Еще и черно-белыми снимками? Еще и прямоугольниками, а не квадратами? – спрашивал Кай.
Он стал читать подписи к снимкам. Вслух.
– «Большую часть дня она проводила в одиночной палате. Лежала на кровати и смотрела в потолок. Она могла лежать так часами, днями…» – зачитывал Кай с усмешкой.
На фотографии, сделанной будто сверху, не иначе как рыбьим глазом, женщина в сером халате лежала на койке, раскидав руки в стороны. Одна рука тыльной стороной ладони упиралась в серую стену, а другая свисала с матраса вниз, едва не касаясь серого пола. В женщине не было жизни. Она походила на труп. Труп с открытыми глазами.
– Зачем он снимал больную мать? – спрашивал Кай возле каждого снимка. Спрашивал так громко, что эхо отскакивало от рамок и подсвечивавших фотографии ламп, а смотрительницы переглядывались.
Я чувствовала себя неловко.
– Что, мало на улицах молодых красивых девушек? Зачем это все? Кому это интересно? Уныло. Зачем он таскался к ней в больницу так часто? Зачем он вообще ее навещал? Она сошла с ума. Жить ей оставалось недолго. Зачем надо было тратить на нее время?
– Что ты несешь? – не выдержала я.
Кай даже не посмотрел в мою сторону. Он переходил от снимка к снимку, окончательно сгорбившись, переплетая крошечные пальцы рук за спиной. Он подходил так близко к снимкам, что рамки запотевали от его дыхания, а смотрительницы покашливали. Наверное, они тоже не понимали, как такой крохотный человечек, на первый взгляд примечательный исключительно своей непримечательностью, может заполнить собой все пространство. Весь зал от пола до высокого потолка, от стены с первым снимком до листа с благодарностями.
– Он просто любил свою мать и хотел запечатлеть как можно больше моментов ее жизни до того, как ее не станет. Возможно, он жалел, что не снимал ее раньше. Возможно, он жалел, что не проводил с ней достаточно времени, когда она была здорова. Возможно, он жалел, что пока она не попала в больницу, пока она была дома, занималась привычными делами, выходила в город в красивых платьях, делала прически, подводила глаза и красила губы, готовила ужин для его отца и сестры, убирала дом, он бегал по городу с камерой и снимал молоденьких девиц яркими цветастыми квадратами? Может, после того, как его матери поставили диагноз, он, наконец, понял, как много она значила в его жизни, и спохватился? Решил сохранить память о ней на фото, вывести ее жизнь за границы тесной больничной палаты? Не понимаешь, что он просто ее любил? – из меня выплескивалось все, что я копила полгода, – с первой встречи у кулера.
Меня раздражала его способность смотреть на других людей и их не видеть, их слушать, но их не слышать, его неумение читать между строк, по глазам, по жестам, вернее, его нежелание понимать – понимать с полуслова, с полутона, понимать краски по черно-белым снимкам, видеть то, что осталось за кадром.